Как попытку заткнуть жертв домашнего и сексуализированного насилия восприняли правозащитники внесение Госдумой поправок в статью за клевету. Если до декабря 2020 такое деяние относилось к преступлениям небольшой тяжести, то теперь оно классифицируется как преступление средней тяжести с максимальным сроком в 5 лет. Говорить о совершении преступления теперь будет опаснее, чем его совершать, считает руководитель Центра защиты пострадавших от домашнего насилия, адвокат Мари Давтян.
«Даптар» поговорил с Давтян, чтоб понять, кому выгодны поправки в УК РФ, как работает «охранный ордер», что такое «мифологическая дифференциация в головах» и почему в формулировке «закон о профилактике семейно-бытового насилия» самое важное слово – «профилактика».
Мари Давтян — эксперт Консорциума женских неправительственных объединений по правовым вопросам, член Координационного совета по реализации Национальной стратегии действий в интересах женщин при правительстве России. В качестве адвоката представляла интересы потерпевших от домашнего и сексуализированного насилия в российских судах, в Комитете ООН CEDAW и Европейском суде по правам человека. Работала по резонансным делам Анны Жавнерович, Ирины Петраковой, Маргариты Грачевой, Ангелины Хачатурян.
КОМУ ВЕЛЕНО ЗАТКНУТЬСЯ, НЕ #METOO-КАЙТЕ
— По многочисленным публикациям последнего времени можно отследить, как меняется отношение женщин к себе и к собственной истории, связанной с харасментом или изнасилованием. Буквально вчера они жались в углу, молчали, обвиняли и ненавидели только себя, а тут вдруг заговорили. Пусть и в интернете. И теперь этот закон лишает их возможности даже предать ситуацию огласке, если «органы» бездействуют?
— Предать дело огласке можно и теперь, но придется очень осторожно выбирать выражения. Конечно, новая редакция статьи о клевете направлена именно на то, чтобы запугать пострадавших.
— А все эти недавние проверки НКО, кризисных центров, поиски иностранных агентов – следствие той же государственной политики?
— Конечно. Они посмотрели, как на Западе развились все эти движения #metoo и прочее, сделали выводы и мы получили еще и новый закон о клевете, где сообщение о преступлении сексуального характера будет наказываться сроком вплоть до 5 лет. Это же явная попытка борьбы с #metoo в России. Чтобы женщины понимали: «Вы должны сесть и замолчать». Столько женщин страдает от домашнего насилия и сексуализированного в том числе – это же кто-то с ними делает? Они же не сами по себе страдают. Значит, есть люди, которые это делают и хотят продолжать это делать. И им очень не хочется, чтобы эти их действия стали всем известны и осуждаемы.
— Вспомним Дело Ирины Живовой: будучи жертвой домашнего насилия, она же в итоге выплачивает штраф, потому, что рассказала об этом в соцсетях. И её уже бывший муж обвинил в распространении сведений, порочащих его честь. В чём причина, это пробои в законодательстве?
— Это пробои и в правосознании, и в законодательстве одновременно. Как это обычно и бывает с темой домашнего насилия. Это система, при которой сама по себе постановка вопроса «я жертва домашнего насилия, помогите» невозможна. Жертва поддерживается обществом, но не поддерживается государством. И что получается: «Ах, ты написала, что тебя побил муж? Но подожди: мы ведь его не привлекли к ответственности. И хотя мы расследуем твое дело полгода, писать ты об этом не должна». Да, это чистой воды несправедливость, когда с одной стороны она не смогла добиться привлечения его к ответственности, потому что органы бездействовали, а теперь, выходит, «ну, мы же его не привлекли, значит, ты клевещешь, распространяешь ложные сведения».
— В этой ситуации как поступать жертвам и где искать помощи?
— К сожалению, у нас не так много механизмов, которые реально можно использовать. Всё те же обращения в правоохранительные органы, в травмпункты, и обращения в НКО, в центры, которые с этим работают. Всё, стукнуться больше некуда. Мы, в Центре помощи пострадавшим от домашнего насилия, по всей стране работаем. Есть и горячая линия по номеру 8 800 7000 6000, где можно получить всю первичную информацию: психологическую и даже юридическую. То есть, как обратиться в полицию, как снять побои – там расскажут. А если нужно дальнейшее юридическое сопровождение, квалифицированная помощь, то это к нам.
ЧТОБЫ НЕ СЛУЧИЛОСЬ СТРАШНОГО
— Вы соавтор одной из версий закона о профилактике семейно-бытового насилия, по поводу которого уже не один год ломаются копья как в Госдуме, так и в интернете. Почему государство в этом отношении так неповоротливо?
— Думаю, тут влияет позиция России как «страны традиционных ценностей» и «последнего оплота консерватизма» на территории Европы. Ведь всё, что связано с законами о домашнем насилии – это современный либеральный подход, подход прав человека. Концепция «государственного» здесь не вкладывается.
— Такое впечатление, что он если и будет принят, то очень нескоро. А делать что-то нужно уже сейчас. Скажите, есть ли какие-то отдельные меры, с которых можно было бы начать, пока не принят законопроект?
— Есть два уровня: законодательный и уровень общественного сознания, оба они крайне важны. Но общество меняется медленно, нужно законодательно этим изменениям помогать. После принятия закона проблема не решится в одночасье, на это уйдут десятилетия, но у нас уже будут инструменты. Что до этого конкретного закона, тут не сработает тактика малых шагов, мы не можем сказать «давайте пока примем охранные ордера», например. Это то же самое, что сказать «давайте весь дом строить пока не будем, но хотя бы окна поставим». Потому что сама профилактика домашнего насилия строится на системе, на системной работе. Допустим, приняли мы охранные ордера
А защищать мы будем кого и от кого? Пострадавших от домашних насильников? А кто эти люди? Значит, нам нужны определения. А кто это будет делать? МВД, соцслужбы. Значит, им нужны полномочия. А где это написано? Нужен, выходит, ещё один закон? И становится ясно, когда мы пытаемся взять один инструмент, он за собой тянет веером все остальные. Вот почему мы всё время говорим: нужен комплексный подход.
СПРАВКА
«ОХРАННЫЙ ОРДЕР — ЭТО ЮРИДИЧЕСКИЙ ИНСТРУМЕНТ ПРЕДОТВРАЩЕНИЯ ВНУТРИСЕМЕЙНОГО НАСИЛИЯ, ЗАПРЕЩАЮЩИЙ АГРЕССОРУ ПРИЧИНЯТЬ ВРЕД ПОСТРАДАВШИМ И ИХ РОДСТВЕННИКАМ. ОРДЕР ВЫНУЖДАЕТ АГРЕССОРА ПОКИНУТЬ ДОМ, ОГРАНИЧИВАЕТ ДОСТУП К ЖЕРТВЕ НА РАБОТЕ И В ОБЩЕСТВЕННЫХ МЕСТАХ, К ДЕТЯМ, ОГРАНИЧИВАЕТ ЕДИНОЛИЧНОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ СОВМЕСТНОГО ИМУЩЕСТВА».
— Часто приходится слышать, мол, существующих законов вполне достаточно и незачем придумывать еще один, а «просто надо разбираться в законах».
— Мы многократно и на разных площадках говорили, почему нужно принимать отдельный закон о домашнем насилии и почему Уголовный кодекс не панацея. Когда мы говорим об Уголовном кодексе, мы говорим о наказании за деяния. А мы сейчас должны говорить о системе профилактики. Разница ведь есть между профилактикой явления и наказанием за деяния? И что значит «надо разбираться в законах»? Сотни юристов, которые работают по всей стране, «не разбираются»? Десятки юристов, работающие с «Зоной права», тоже «не разбираются»? «Правовая инициатива», десятки адвокатов «Консорциума», а еще Европейский суд и Комитет ООН по ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин – тоже «не разбираются»? Или всё же, что-то не так с законами у нас, раз все во всей стране «не могут правильно пользоваться» этими самыми законами?
А всё очень просто: уголовное наказание, конечно, иногда работает, но есть нюансы. К примеру, некто сломал вам руку. Причинил средней тяжести вред здоровью. На это обычно говорят: «Это же преступление, есть Уголовный кодекс, преступник будет наказан». Ок, наказан: получил год ограничения свободы. А пострадавшая дальше, что будет делать, если это её муж? Закон защищает её от новых случаев насилия? Это даёт профилактику? Уголовный кодекс даст ей социальную поддержку, психологическую помощь, юридическую помощь? Или насильнику это даст психологическую поддержку, психологические программы? Он выйдет из суда с пониманием, что ему год нельзя выезжать из города, и всё. А пострадавшую это как-то защитит от новых инцидентов? Никаких мер защиты нет. Возьмём более страшный пример: Маргарита Грачева. Её бывший муж получил 14 лет, а выйдет через 12. Хорошо, если за это время что-то изменится на законодательном уровне, а если нет? Что будет с ней, когда он выйдет? Как мы её можем защитить? Или все просто должны надеяться, что он «осознал и исправился»? Мы можем дать гарантию, что он не озлобится настолько, что, освободившись, не решит её просто убить? А ведь такое возможно. Мы все понимаем, что человек находится в зоне риска. И государство обязано защищать жизнь и здоровье своих граждан. Есть ли сейчас хоть один механизм, запрещающий ему приближаться к её дому? Нет. Ничего нет.
— Допустим, приняли охранные ордера. Как будет отслеживаться исполнение решения? Агрессору на ногу наденут браслет с маячком или полицейского приставят? Но если сейчас полиция отмахивается от таких дел, то разве с принятием ордеров что-то изменится?
— Закон о домашнем насилии предусматривает обязательное обучение всех специалистов, занимающихся этой темой. Конечно, мы можем подождать, пока все сами «станут умными», но на практике так не бывает, во всём мире этих людей специально готовят. Поэтому я говорю: в законе должна быть прописана подготовка полиции, социальных служб, медиков в травмпунктах и выезжающих на место происшествия. И тогда эта система будет лучше работать, и не будет случаев, когда полицейский ухмыляется «какой тебе ещё охранный ордер, иди, мирись с мужем» и тому подобного.
ЧТОБЫ НЕ САЖАТЬ ВАСЮ, А ОСТАНОВИТЬ
— Что касается физического насилия, то здесь, по крайней мере, можно зафиксировать следы побоев, травмы. А как выявлять и доказывать случаи психологического, экономического или сексуального насилия в браке?
— Вопрос доказывания действительно важный, но с ним не так всё страшно, как кажется. Когда мы говорим, например, о психологическом насилии, то мы говорим о нём в самом узком его понимании. О чем здесь идёт речь: это оскорбления, преследования, клевета. Мы их указываем как психологическое насилие. Оскорбления, клевета уже много лет являются правонарушением в нашей стране. Или угроза причинения вреда здоровью. Как мы это доказываем? Так же, как и обычно: у нас есть показания свидетелей, аудиозаписи, видеозаписи и прочее. С этим нет проблем, это проблема надуманная.
В то же время, сейчас, когда пытаются ссылаться на статью 119 УК, «угроза убийством или причинением тяжкого вреда здоровью», нужно понимать, что, когда к вам подошёл человек с битой и говорит «я тебе сейчас ноги переломаю», – это не тяжкий вред здоровью, 119-я здесь не сработает. И снова упираемся в то, что Уголовного кодекса в подобных случаях недостаточно. Не надо видеть в УК лекарство от всех болезней. Наоборот, если еще нет такой степени общественной опасности, чтобы вмешивать уголовное правосудие, то лучше хорошо отработать гражданские способы профилактики и предотвратить преступление.
— После декриминализации домашнего насилия побои в семье оказались переведены из уголовных дел в административные, то есть, в дела частного обвинения. А это значит, что избитая мужем женщина должна сама делать то, что раньше делал следователь — сама составляет заявление, сама собирает доказательства, сама себя защищает или оплачивает адвоката. Если у нее есть на это силы, время и деньги, конечно. А когда закон будет принят, как это будет происходить?
— Повторю, закон о домашнем насилии – это не Уголовный кодекс. Он вовсе не про наказание, он про поддержку. Это про «Вася так и так себя повёл, и теперь я его боюсь и вообще страдаю». И это не значит, что теперь я прошу Васю посадить на 20 лет. Это значит «помогите мне». Есть ведь разница? Я могу рассказывать о действиях Васи, которые не являются преступлением, меня защитят, но и Васю не посадят. И это нормально, мы не за всё должны сажать.
Более того: людей лучше вообще лишний раз в тюрьму не сажать, лучше и для государства, и для людей. Как тогда мы решаем эту проблему? Вот вам психолог, юрист, а Вася к тебе больше не приближается, мы вас останавливаем в этой фазе конфликта. Если случилось что-то более страшное – здесь уже вмешивается УК. А закон о домашнем насилии работает сам по себе, потому что он направлен на пострадавшую и на дальнейшую профилактику. При этом мы продолжаем настаивать, что частное обвинение не должно применяться к делам о домашнем насилии. Если произошло преступление, то именно правоохранительные органы должны его расследовать и принимать меры, а не потерпевшая.
КОГДА БЛИЗКИЕ ОПАСНЕЕ ЧУЖИХ
— Есть ли разница, кто избил – тот же муж или посторонний в подворотне? Эти дела по-разному будут рассматриваться?
— Юридической дифференциации нет, но в головах у сотрудников полиции присутствует такая «мифологическая» дифференциация. Если на вас напал неизвестный в подворотне – вы получите больше поддержки правоохранительных органов, чем если на вас напал собственный муж: здесь вы сразу услышите «сами разбирайтесь с вашими семейными делами». Эти стереотипы существуют у всех: у полиции, у следствия, у прокуратуры, у судов. Когда мы говорим о законе о домашнем насилии, мы говорим о защите людей, связанных близкими отношениями: муж, сожитель или даже бывший муж. Потому что разница между «незнакомец побил в подворотне» и «побил муж» – она серьезная.
Человек, который напал на вас в подворотне – вы с ним не живете, у вас с ним нет совместных детей, этот человек не знает где вы учитесь, работаете, вы не имеете с ним близкой эмоциональной связи, он для вас посторонний, вы пошли домой и защитились. То есть, вы не находитесь с ним большую часть своего времени, с этим источником угрозы. А когда вас побил муж, то это система: вы находитесь в зоне риска постоянно, вы связаны с этим человеком эмоционально. Помимо этого, вы связаны с этим человеком детьми, имуществом, квартира у вас на двоих одна и деться вам некуда. Даже если вы переехали – он будет знать, где вы, где живут ваши близкие, родственники, где вы работаете, учитесь. И ситуация, когда агрессор знает о тебе всё, значительно опаснее, чем в случае, когда какой-то хулиган набросился из-за угла.
— Противники закона о домашнем насилии опасаются, что он даст возможность под шумок избавляться от неугодных членов семьи, выселять человека из дома (такой вариант рассматривается Советом по правам человека при президенте РФ), разлучать детей с отцом, портить репутацию
— Проблема надуманная. Сами посудите: что произойдёт страшного, если Иванову запретят приближаться к Петровой? Ну, нет у него права людей преследовать. Тем более, речь всегда идёт о каком-то конкретном сроке запрета, к примеру, 1-2 месяца. Или «сейчас эти бабы отберут квартиры». Ну, не предусматривает закон о домашнем насилии передачу собственности.
Полицейское защитное предписание может быть вынесено полицией и в этом случае меры там минимальные. А именно: запрещается преследование и совершение действий, подпадающих под определение домашнего насилия. Эти меры носят скорее «воспитательный характер»: так человек понимает, что ситуация под контролем государства, и это должно удержать его от совершения новых преступлений. Если защитное предписание нарушается, то наступает административная ответственность, и лишь в случае повторного нарушения – уголовная. Здесь уже возможно запретить приближаться к жертве, а то и обязать нарушителя выслать вещи пострадавшей стороне или выселиться самому. Эта крайняя мера будет применяться только в особых случаях и потому опасаться её повсеместного применения не нужно. Причём, выселение предусматривается исключительно судебным предписанием и только в ситуации, когда либо насильник и так не имеет права там жить («засел» в её квартире и не уходит, например), либо когда у него есть альтернативное место для проживания.
— Продолжу цитировать «оппонентов» – и теперь женщины начнут наговаривать на мужей за некупленную шубу?
— Какую выгоду может получить женщина, которая обращается к этим законам? Бесплатную психологическую, юридическую и социальную помощь. Ради чего женщине, у которой всё нормально, раздувать историю? Ради бесплатного юриста, что ли? С таким же успехом я могу сказать, что статья о краже позволяет обвинить кого угодно в хищении имущества. Сколько у нас здесь ложных обвинений? 0, 01%. Вот и здесь не будет больше.
ПРАВО НА БОРЬБУ ЗА СВОЮ ЖИЗНЬ
— Давайте вспомним, что домашнее насилие опасно не только для жертвы. То же дело сестёр Хачатурян, по которому работает ваша команда. Когда читаешь репортажи о процессе, расшифровку телефонных разговоров отца с дочками, понимаешь, в каком аду жили девочки. Избиения, запугивание, запрет на слова «соль» и «боль», сексуализированное насилие. И при этом никакой надежды, что кто-то придет и защитит. Они ведь были доведены до такого состояния, что только физическое устранение мучителя виделось им единственным шансом на спасение. Вот только сейчас на скамье подсудимых не насильник, а сами жертвы…
— Мы с самого начала говорили, что погибший Михаил Хачатурян совершал в отношении дочерей ряд тяжких и особо тяжких преступлений на почве сексуальной агрессии. Следственный комитет провел проверку и установил, что действительно было принуждение к действиям сексуального характера по отношению ко всем трём девочкам. Но проблема в том, что человек мёртв. И возбудить уголовное дело в отношении него можно только с согласия его близких родственников. Согласия они не дали. И тогда следствию ничего не оставалось, кроме как отказать в возбуждении дела. Соответственно, когда расследовали дело самих сестер и уже направляли обвинительное заключение, было указано, что эти действия в их адрес совершались, и стали причиной того, что они сделали. Но мы это оцениваем как их естественное право на самооборону, а следствие определяет, что к этим действиям девочек привела личная неприязнь к отцу.
— То есть, если бы он шёл на них с топором, а они отбивались, дело рассматривалось бы иначе?
— Да, конечно, следствию проще и понятнее, когда нападение и самооборона происходят в один и тот же момент времени. Но при этом Верховный суд четко определяет, когда насилие длящееся – человек имеет право защищаться в любой момент, пока это насилие продолжается. Девочки 4 года ежедневно терпели насилие, обстановка никак не менялась, и было совершенно очевидно, что и назавтра ничего не изменилось бы. Девочки видели, что агрессия усиливается и однажды он просто перейдёт последнюю черту, а в тот роковой день он им окончательно дал это понять.
— …и в то же время они обвиняемые.
— …потому что по версии следствия не очевидно, что он бы продолжил применение насилия. Это при том, что 4 года он это насилие применял, с каждым днём всё чаще и страшнее, и следствием, кстати, это тоже принимается. И девочки понимали, что однажды он их убьет, случайно или умышлено, и им нужно защититься. Проблема в том, что эти худенькие маленькие девчонки не могли ему противостоять в момент нападения. Они прекрасно понимали, что попытайся они сопротивляться в момент его агрессивных действий – он просто их убил бы.
О ТОМ, КАК СЧИТЫВАЕТСЯ «ПОЛИТИКА ПАРТИИ»
— Почему полицейские часто отмахиваются от женщин, обращающихся с жалобами на домашнее насилие? У них нет протоколов рассмотрения таких обращений или это просто следствие патриархального мышления и им «недосуг» с этим разбираться?
— У них нет ничего. Нет протоколов, ничего нет. И, конечно же, для полиции иерархия власти – это нормальная система существования, поэтому они и не понимают, что это вдруг женщины тут так возмущаются. Ведь в их картине мира кто сильнее, кто по статусу выше – тот и прав. Так что субъективизм процветает, эмоции ведь неотделимы от личности. Полицейский, который привык к тому, что начальник ему целый день «стучит по голове», который живет в системе, где «мужик главный, стукнул кулаком по столу – исполняй» – не может отключить это всё в своей голове и заниматься обращением Ивановой как-то иначе. А закона нет, протокола рассмотрения таких обращений нет. Вот мы и имеем то, что имеем. Поэтому нужна подготовка сотрудников полиции. Но их невозможно начать готовить, пока не будет принят этот закон.
ЭТО ТОЛЬКО КАЖЕТСЯ, ЧТО ЛЮДИ НЕ СЧИТЫВАЮТ ПОСЫЛ, КОТОРЫЙ ДАЁТ ГОСУДАРСТВО
— Что делать с романтизацией насилия? Режут глаз и сознание заголовки по типу «Любовь довела до трагедии!».
— Закон будет принят, профилактика начнётся, и со временем и по этой теме всё будет приходить к «здоровым показателям». Если сравнить, как статьи о домашнем насилии воспринимались 5 лет назад и как воспринимаются сегодня, вы заметите разницу. Рывок общественного сознания очевиден. И романтизация насилия уже сегодня не на том уровне, как было те же 5 лет назад. Напишет какая-нибудь региональная газета «возлюбленный убил…» — и в комментариях уже поднимается волна возмущения: «Какой ещё «возлюбленный»?! А ну, поправьте заголовок!». То есть, процесс уже идёт и запрос на это есть.
И если государство планомерно и масштабно будет проводить свою работу, будет демонстрировать, что насилие – не норма и не романтика, то люди очень быстро это считают. Это только кажется, что люди не считывают посыл, которые даёт государство.
Вспомните декриминализацию, когда побои перевели из уголовного преступления в административное правонарушение. Что считало общество? «Теперь можно это делать!». Да, такого не было нигде написано, но месседж был считан верно. Вот и обратный месседж тоже допустим.