АДВОКАТ АЛЕКСЕЙ ПАРШИН – О ЗАЩИТЕ СЕСТЁР ХАЧАТУРЯН
На прошлой неделе Генпрокуратура утвердила обвинительное заключение по громкому делу сестёр Хачатурян, убивших отца-мучителя. Следственный комитет считает произошедшее тяжким преступлением – убийством, совершённым группой лиц по предварительному сговору (п. «ж» ч. 2 ст. 105 УК). Ранее заместитель Генпрокурора Виктор Гринь отказывался утверждать такое обвинение, настаивая, что девушки использовали право на необходимую оборону – но спустя полгода неожиданно согласился с позицией СК. «Улица» поговорила с Алексеем Паршиным, адвокатом Ангелины, средней из сестёр. Он высказал своё мнение о том, почему Генпрокуратура резко изменила отношение к поступку сестёр – и рассказал, почему следствие не увидело в этом деле необходимой обороны. Адвокат также поделился мыслями о том, как дело сестёр Хачатурян изменило Россию.
– Как вы думаете, почему прокуратура всё-таки утвердила обвинительное заключение в таком виде?
– Ещё в декабре 2019 года заместитель Генпрокурора Виктор Гринь посчитал, что девушки находились в состоянии необходимой обороны – и направил дело на доследование. За эти полгода было добыто ещё больше доказательств в пользу девочек. Теперь тот же человек поменял свою позицию на противоположную и утвердил обвинительное заключение.
Но если вспомнить, что с конца января прокуратуру возглавляет выходец из Следственного комитета Игорь Краснов, то, наверное, в этом нет ничего удивительного.– То есть вы связываете изменение позиции прокуратуры в первую очередь с приходом нового Генпрокурора?
– Да. Игорь Краснов должен вести независимый надзор за действиями следствия, но вряд ли будет это делать. Особенно сомнительно, что он будет всерьёз надзирать за Центральным аппаратом СК, откуда сам вышел, причём всего несколько месяцев назад.
Раньше между Следственным комитетом и Прокуратурой был конфликт интересов. А сейчас за Следственным комитетом надзирает всё тот же Следственный комитет, просто под вывеской «Генеральная прокуратура».
– Адвокат Мари Давтян, ваша коллега по защите Ангелины, высказала мнение, что после изменения Конституции «государство выбрало свой тренд» – куда отлично вписывается и утверждение обвинения по делу сестёр.
– Это тоже имеет место быть.
– То есть вы думаете, что приход Краснова в прокуратуру – тоже сигнал репрессивного поворота?
– Ну конечно. Моё мнение, что прокуратура из надзорного ведомства сейчас превращается в придаток Следственного комитета. И на примере нашего дела это очевидно.
– Тогда задам вопрос про Следственный комитет. Почему они всё это время отказываются переквалифицировать обвинение с убийства на необходимую оборону?
– Я думаю, что они совершают большую ошибку, когда принципиально отказываются дать задний ход по делу сестёр. Решение СК мне вполне понятно – у них задача направить дело в суд. Такой обвинительный уклон объясняется множеством факторов. Закон и правоприменительная практика сами толкают следствие идти только вперёд. У следователя очень мало шансов прекратить дело – ведь тогда получится, что ранее он незаконно привлёк кого-то к ответственности, возможно, даже арестовал. За эту ошибку его самого накажут. Но получается, что если человека арестовали, то уже нет возможности его отпустить. Многие ведь думают, что если следователь дело прекратил, то без взятки не обошлось.
Я считаю, что в настоящий момент российское следствие – это машина, которая практически никогда не даёт обратный ход. Вся эта система сейчас выстроена таким образом, что даже следователь попадает в свою же сеть обвинения. Он зачастую не может действовать самостоятельно – по каждому чиху вынужден бегать к руководству и всё согласовывать с ним. Из-за этого следователь перестаёт рассуждать, быть независимым и иметь своё собственное мнение, отличное от руководства. Сейчас задача следователя всё больше сводится к одному – любыми путями затолкать дело в суд, даже если доказательственная база хромает или вообще отсутствует. Поиски истины по делу при этом стоят далеко не на первом месте. На мой взгляд, в начале 2000-х годов следователи были более самостоятельными.
Судя по количеству оправдательных приговоров, а их меньше 1%, то же самое творится в судах. Судье проще вынести обвинительный приговор, потому что иначе к нему тоже возникают вопросы – а почему оправдал? Все адвокаты ежедневно сталкиваются с обвинительным уклоном, отсутствием презумпции невиновности.
– Но при этом вы в прошлогоднем интервью «Платформе» сказали, что дело сестёр Хачатурян – это «тот редкий случай, когда отношения между защитой и следствием были конструктивными». Вы всё ещё так считаете?
– Да, я всё ещё так думаю. Следствие собрало большую доказательственную базу, назначило интересные экспертизы, не скатывалось в лютую бюрократию. Например, бывают дела, когда следователь каждое ходатайство просит сдать через канцелярию. Пока его зарегистрируют, распишут – проходит неделя. А потом следователь ещё и ответ по почте пошлёт. У нас в деле таких проблем нет – мы подаём ходатайство следователю, он его тут же рассматривает.
Конечно, следствие всегда могло бы сделать больше. Но нужно признать, что по нашему делу оно работало неплохо. Собрана большая доказательственная база, подтверждающая многолетнее насилие над девушками – и следствие с данным фактом не спорит. Мы расходимся только в выводах о квалификации действий девочек. Следственный комитет совершенно не рассматривает это дело в контексте необходимой обороны. По логике следствия, единственная статья, которая подходит под действия сестёр – убийство группой лиц по предварительному сговору. Хотя при желании их действия можно было бы квалифицировать как менее тяжкое преступление: например, превышение пределов необходимой обороны (ст. 108 УК). Кстати, нам было бы сложнее отбиваться от такого обвинения. Но сейчас всем очевидно, что необходимая оборона была – и только следствие её не признаёт.
Поясню, на что опирается следствие. Когда девушки начали сопротивляться, их отец спал. Для следствия это главный аргумент: ведь когда Михаил Хачатурян погиб, он не нападал на дочерей, а значит, обороняться им было не от кого. Хочется спросить: а как же тот факт, что Михаил Хачатурян в течение многих лет не просто издевался над дочерьми, а совершал в отношении них тяжкие преступления?
Очень важный аспект: действия погибшего Хачатуряна – а это преступления против половой неприкосновенности, издевательства, истязания – продолжались долгое время. И необходимая оборона продолжалась вместе с ними. Преступления Хачатуряна имели накопительный эффект, с каждым разом сёстрам становилось всё хуже. Отец причинил детям непоправимый вред: у всех сестёр эксперты выявили заболевания, которые законодатель приравнивает к тяжкому вреду здоровью.
В роковой день он в очередной раз распылил перцовый баллончик им в глаза и пошёл спать. Но это не значит, что он прекратил совершать преступления. Это значит, что он лёг отдохнуть перед тем как продолжить. Очевидно, что сёстры пытались предотвратить нападения отца, которые неминуемо бы произошли после его пробуждения.
Это не что иное, как необходимая оборона. А следствие называет это убийством. Они указывают на издевательства отца лишь как на смягчающее обстоятельство для их действий, хотя из всех экспертиз следует, что именно издевательства были триггером. Даже в обвинении указано, что отец совершал в отношении сестёр преступления. То есть и следствие, и мы считаем, что он совершал преступления, но потом наши выводы расходятся: мы говорим, что девочки действовали правомерно, а следствие – что неправомерно. Иными словами, если бы кого-то из сестёр убили, то их действия следствию были бы понятны. На мой взгляд, античеловечная позиция и немножко людоедская.
– Много спорят – в том числе в юридическом сообществе – о том, почему сёстры не обратились за помощью. При этом возможность защищаться вообще от этого не зависит.
– Начнем с того, что сёстры видели: ни школа, ни социальные службы им помочь не могут. Помимо этого, отец кичился своими связями в правоохранительных органах – и доказано, что они действительно были. Да и родственники всегда поддерживали Михаила, а ведь они прекрасно знали, что происходит.
Требовать от жертв сначала попытаться сбежать или обратиться за помощью, а уже потом сопротивляться – это позиция обывателя, который не хочет разобраться в проблеме. Любой юрист знает, что право на необходимую оборону от этого совсем не зависит. Это азы.
Статья 37 УК «Необходимая оборона»: Положения настоящей статьи в равной мере распространяются на всех лиц независимо от их профессиональной или иной специальной подготовки и служебного положения, а также независимо от возможности избежать общественно опасного посягательства или обратиться за помощью к другим лицам или органам власти.
В деле сестёр Хачатурян мы видим, что у них и не было другого выхода. Отец довёл девушек до отчаяния, вся их жизнь была сплошным адом. Их нельзя сравнивать со здоровыми, спокойными и уравновешенными людьми. Они не могли хладнокровно оценивать ситуацию и уж тем более придумывать какой-то план спасения. Не надо забывать, что на фоне отцовского насилия у девушек развились серьёзные психические заболевания, включая синдром жестокого обращения и посттравматическое стрессовое расстройство. Это подтвердили все экспертизы по делу.
И когда все эти факты собираешь как пазл, то картина становится предельно ясной: защищаться – это единственный выход, который видели сёстры. Тяжкий вред их здоровью уже был нанесён. А в день смерти Михаил Хачатурян распылил в дочерей газ из перцового баллончика. От газа Крестине, старшей сестре, стало плохо, она начала задыхаться, потеряла сознание. То есть сёстрам стало понятно, что дальше только смерть. Надо было спасать свою жизнь.
– По мнению СК, сёстры действовали по мотивам личной неприязни на фоне действий их отца. И вот эту фразу, «личная неприязнь», я вижу, наверное, в каждом приговоре, связанным с домашним насилием.
– «Личная неприязнь» – это стандартная формулировка в делах об убийстве или об умышленном причинении тяжкого вреда здоровью (статьи 105 и 111 УК соответственно). Следствие скрывает за этой формулировкой умысел, который оно должно установить.
Но умысел подтверждается совокупностью доказательств. А по делу сестёр у следствия этой совокупности нет. Наоборот, все доказательства указывают на совершенно иную цель их действий. Прокурор об этом и написал, когда поначалу отказался утверждать обвинительное заключение. Если кратко, то: «Вы проверьте, пожалуйста, у вас же умысел на убийство не доказан. Из материалов дела следует, что девочки хотели остановить преступления и спасти свои жизни».
Я вам больше скажу: привлекать сестёр к ответственности за убийство будет неправильно и с политической точки зрения. Государство должно поддерживать людей, которые оказали сопротивление преступнику.
Человек должен понимать, что если он действует правомерно, то правоохранительные органы разберутся и не привлекут его к уголовной ответственности. А в деле сестёр государство в лице СК говорит: граждане, что бы ни случилось – спасли бы вы свою жизнь, убили бы вас – вы всё равно виноваты.
Так у людей складывается ощущение безысходности. Если человек нашел в себе силы дать отпор преступнику, то вы хотя бы не привлекайте его к уголовной ответственности. А то сейчас складывается ощущение, что государство встало на сторону преступника и насильника. Это ведь и для преступников сигнал, что им можно дальше совершать преступления – а если жертва будет сопротивляться, то её же и привлекут к ответственности.
– Из приговоров, вынесенных жертвам домашнего насилия, видно, что государство строго наказывает тех, кто всё-таки решил защищаться. Как вы думаете, нет ли в этой практике патерналистского представления о том, как должны вести себя «жертвы»?
– Да, вы абсолютно правы. В прошлом году «Медиазона» опубликовала исследование, согласно которому 80% женщин, находящихся в колонии за убийство, – жертвы многолетнего домашнего насилия. В какой-то момент они решили сопротивляться – но эти их поступки не рассматриваются в контексте домашнего насилия.
Всегда опускается, что многие годы «потерпевший» сам издевался над близкими. Государство считает, что женщина просто так взяла сковородку, нож или скалку, нанесла удары своему мужу и с ним что-то случилось. Поэтому следствие квалифицирует это как убийство или умышленное причинение тяжкого вреда здоровью. Домашнее насилие могут учесть максимум как смягчающее обстоятельство. И каждый раз приходится доказывать, что женщина была не виновата.
Мы возвращаемся к той проблеме, о которой я говорил в начале: СК и полиция подходят к женщинам, защищающимся от домашних тиранов, с обвинительной стороны. И суды тоже привыкли работать с обвинительным уклоном. Поэтому риск того, что человек попадёт за решетку, спасая свою жизнь, очень велик.
– Когда я училась в университете, нам лектор говорила: «Девушки, если вас попытаются изнасиловать и вы будете защищаться, то в тюрьму попадёте скорее всего вы». Я правильно понимаю, что подход государства не поменялся?
– Было у меня в 2003–2005 годах очень резонансное дело. Александра Иванникова защищалась от подвозившего её молодого человека, который пытался совершить насилие в автомобиле. В результате погиб сам агрессор. На фоне этого дела было очень много дискуссий о том, можно ли, защищаясь, убить насильника или нанести ему тяжкие телесные повреждения. Часто звучала такая точка зрения: «Он же её не убивает, почему она должна его убить в ответ?» В общем, люди задавались вопросом, в какой степени жертва изнасилования должна защищаться.
В конце концов суды согласились, что у Александры Иванниковой было право защищаться и оправдали её. То есть даже при покушении на половую неприкосновенность женщина имеет право защищаться, не оглядываясь на последствия. Ведь жертва, как правило, не может предсказать, чем закончится изнасилование. У неё есть все основания полагать, что её попытаются после этого убить.
Кроме того, у нас конструкция 37-й статьи УК позволяет в случае неожиданного нападения действовать, не оглядываясь на последствия. Жертва не должна думать о том, какой вред она причинит насильнику, – главное, чтобы он остановил своё неожиданное нападение. Если на вас напал мужчина, или даже не один, то приходится останавливать кардинальными мерами, это всё равно будет необходимая оборона. Но следствие обычно этот момент упускает из виду, потому что ему так удобнее.
Статья 37 УК «Необходимая оборона»: Не являются превышением пределов необходимой обороны действия обороняющегося лица, если это лицо вследствие неожиданности посягательства не могло объективно оценить степень и характер опасности нападения.
– Российский законодатель, особенно в последние годы, придаёт большое значение защите детей. Их охраняют от всего – начиная с иностранного усыновления и заканчивая «нетрадиционными ценностями». При этом государство же в лице СК отвечает репрессивно на то, что сёстры Хачатурян – то есть дети – защитили себя от отца. Я в этом вижу противоречие. Как вы думаете, почему такая реакция на детей, защитившихся от агрессора?
– В вашем вопросе уже есть ответ – это противоречие, которое умом не понять и логикой не измерить. Есть в этом какой-то страх: страх признать, что девочки правы; страх получить чью-то неодобрительную реакцию, наверное. Прокуратура дала указания, а следствие их проигнорировало. А потом и прокуратура поменяла свою позицию. Спрашивается, почему?
Некоторые считают: что, если после оправдания сестёр Хачатурян дети начнут убивать своих родителей? Но это глупо и нелепо, не подтверждается никакими данными и исследованиями. К тому же совершенно не укладывается в голове, что надо делать со своим ребёнком, чтобы он поднял на вас руку? Хочется спросить: что вы такого делаете, что боитесь своих детей?
Я также допускаю, что руководитель СК Александр Бастрыкин получает в докладах не всю информацию. Потому что я знаю, что он очень тяжело относится к ситуациям, когда дети подвергаются насилию, тем более сексуальному. Возможно, кто-то боится рассказать ему про это дело как есть.
– Мне кажется, это дело эмоционально отличается от многих дел, связанных с домашним насилием. Потому что здесь пострадали дети, которые не выбирали отца.
– Дело действительно «тяжёлое» с моральной точки зрения. В голове не укладывается, как можно совершать преступления против собственных детей.
– В одной колонке «Новой газеты» проскальзывает мысль, что если бы на скамье подсудимых оказались братья Хачатурян, то общество отнеслось бы к ситуации иначе. Как вы думаете, есть ли в уголовном преследовании сестёр гендерный аспект?
– Вы знаете, я соглашусь. Мне действительно кажется, что подход к женщинам и мужчинам – разный. И то, что позволено Юпитеру, не позволено быку. Наверное, общество реагировало бы по-другому, если бы в такси сел молодой человек, которого бы попытались изнасиловать – а он этому сопротивлялся.
Общество всегда ищет объяснение насилию в поведении женщины: оделась не так, сказала не то, почему не ушла. Спросите человека, поднявшего руку на ребёнка или жену, – что он скажет? Скорее всего: «Сама виновата», «Это она меня провоцировала, не слушалась, борщ пересолила – как же ей леща-то не отвесить?»
Это удобный насильнику мир. Агрессор находится в позиции силы – это та позиция, которую добровольно отдать никто не захочет. И даже после принятия закона о домашнем насилии мы ещё долго будем с этим бороться. Пройдёт много времени до тех пор, когда мы сможем говорить о равноправии. А многие считают, что равноправия не должно быть – в семье должен быть царь, а все остальные – холопы, которые царю прислуживают. Не исполняешь – получай «леща».
Я считаю, что если женщина взялась за нож, она сделала это не просто так. Если сёстры Хачатурян подняли руку на отца, то он не был уже им отцом, он для них был преступником. До какого состояния девушек надо довести, чтобы в патриархальной семье они отважились взять молоток или нож? Когда я начал разбираться, мне всё стало ясно. А потом события стали подтверждаться доказательствами.
– Складывается впечатление, что презумпция невиновности есть только у бытовых тиранов. Потому что правоохранительные органы смотрят на домашнее насилие легкомысленно, как на «дело семейное». Они не считают, что близкий человек может представлять реальную угрозу – и его насилие не воспринимают как опасное для жизни.
– Вы правы, и это влечёт за собой тяжелые последствия. Сейчас Михаил Хачатурян на кладбище, а у его дочерей – психические расстройства и болезни. Выходит, неспособность государства решить проблему домашнего насилия приводит к тому, что мы имеем либо труп и последующее уголовное преследование, либо увечья в виде отрубленных кистей рук, как у Маргариты Грачёвой.
После декриминализации побоев в семье (статья 116 УК) мы столкнулись с тем, что даже «административку» тяжело возбудить. Побои декриминализировали в 2017 году, и до сих пор власти не умеют работать с этими делами. Не умеют, не хотят, игнорируют. На мой взгляд, это глобальная проблема.
Адвокаты очень часто сталкиваются с насилием в отношении женщин. Я знаю о случаях насилия в отношении женщин, в отношении престарелых родителей или детей, но в отношении партнёров-мужчин – я с этим не сталкивался. Хотя мои коллеги рассказывают, что такие случаи есть – процент маленький, может 3–5%, но я с этим ни разу не столкнулся за свою практику. Подавляющее большинство жертв домашнего насилия – женщины, дети и престарелые родители, инвалиды.
Проводились исследования, сколько государство теряет от домашнего насилия. Оказалось, что очень много. Часто жертва становится на время нетрудоспособной. А кто-то садится в тюрьму – и надо тратить деньги не только на содержание этого человека, но и на следователей, судей, тюремный персонал. Ещё и дети воспринимают абьюзивную модель поведения родителей. И если всё сложить, то оказывается, что государство могло бы сильно сэкономить, вкладывая намного меньше средств в предотвращение семейного насилия.
У меня у самого две девочки и, конечно, хочется, чтобы мир, в котором они живут, был более безопасным. Для этого нужно принять закон о домашнем насилии, эффективные защитные меры. Показать, что государство к этой проблеме относится неравнодушно. А что у нас есть сейчас? Уголовный и Административный кодексы, которые борются с тем, что уже случилось.
– Получается, нет механизмов профилактики домашнего насилия?
– Да, УК и КоАП работают с последствиями. А если всё-таки работать над профилактикой, то можно спасти много жизней. Речь идёт даже не о тысячах, а о сотнях тысяч людей, которым можно помочь. И, раз уж на то пошло, сэкономить государственные деньги.
Что сейчас происходит? Обращается жертва в полицию, но ей ничем не могут помочь. В КоАП нет ответственности за домашнее дебоширство без физического контакта. Представьте, что человек бьёт посуду, ругается матом, может выбить дверь в комнату, где заперлась жена с ребёнком – и ему за это ничего не будет. Хотя, если он сделает то же самое на улице, при чужих людях, то КоАП позволяет его привлекать к ответственности за мелкое хулиганство.
В моей практике была ситуация, когда супруг каждый вечер напивался и дебоширил – крушил квартиру, орал на жену и ребёнка. Короче, тиранил семью. Полицейские приезжали, звонили, муж не впускал их – и они уезжали. Полиция говорит – у нас нет инструментов, за что мы его привлечём? Ну так введите ответственность за домашнее дебоширство, чтобы до 15 суток можно было арестовывать. Арестовали на 10 суток, а если не понял – уже на 15 суток. И не надо агрессора привлекать к уголовной ответственности, сажать в тюрьму – и семья отдохнёт.
Непонимание сотрудниками полиции того, как работать с домашним насилием, вызвано в первую очередь неэффективностью самой системы. Поэтому они так и отвечают: «Когда будет труп, тогда и звоните». Сейчас они приедут на «домашний» вызов раз, второй, а на третий уже не отреагируют. И в этой ситуации в глазах многих будет опять виновата жертва – зачем она вызывает полицию, когда ничего противоправного не произошло? Хотя полицейских, не отреагировавших на вызов, тоже могут привлечь к ответственности, если случится что-то серьёзное.
Ещё одна претензия у них: «Мы приезжаем, а потом жертва забирает заявление». На самом деле женщине зачастую и не нужно, чтобы агрессора привлекали к ответственности – ей просто нужно, чтобы её перестали бить и преследовать. А инструментов для этого нет ни у полицейских, ни у сотрудников СК.
Авторы закона о домашнем насилии как раз говорят о том, что должны быть эффективные меры защиты – а ответственность за их нарушение должна быть постепенной. Сначала предупреждение или небольшой штраф. Не понял? Вот тебе административный арест. Опять не понял? Тогда уже уголовное наказание и получай по полной программе. Это, на мой взгляд, более правильный подход. Он действует во многих странах и себя зарекомендовал.
Ещё я считаю, что в нашей стране очень нужны охранные ордера. Оппоненты нам говорят, что мы таким образом всех хотим наказать. На самом деле мы говорим, что ордер не наказание – это необходимая защитная мера, которую нужно предоставить человеку немедленно, не дожидаясь, будет уголовное дело возбуждено или нет. Такой ордер выдаётся, чтобы защитить жертву, и он никого не наказывает, ни к какой ответственности никого не привлекает. Но при этом агрессор не сможет постоянно ходить к жертве – третировать её, угрожать, избивать или караулить на улице. По логике противников закона, женщина не заслуживает и такой защиты.
Казалось бы, подумайте и об участковых, которые ходят на вызовы и ничего не могут сделать. А у них мог бы появиться инструмент, достаточно вручить абьюзеру ордер. И если агрессор с жертвами живёт на одной территории, то у него будет понимание, что нельзя нападать на близких. А если разъехались – что нельзя их преследовать. Если человек нарушает условия ордера, то уже будет административная ответственность. Если продолжает нарушать, тогда может наступить и уголовная, потому что человек игнорирует предписания и не хочет исправляться. Не надо придумывать велосипед – ордера много где существуют, надо внедрить их и спасти много жизней и судеб. К сожалению, в ближайшем будущем ордеров не предвидится – о законе против домашнего насилия пока только ведутся дискуссии на уровне проектов.
Каждый день, пока мы обсуждаем законопроект, каждую минуту, секунду кто-то подвергается домашнему насилию. А мы всё говорим, говорим… Любой кризисный центр вам расскажет о сотнях случаев, которые можно было бы предотвратить.
– Мари Давтян говорит, что вопрос принятия закона о домашнем насилии – идеологический. Судьба закона зависит от того, какой путь развития выбирает страна – патриархальный или либеральный.
– Но мы же не можем декларировать, что Россия – монархическое или патриархальное государство. Хотя у нас на бумаге записано одно, а по факту происходит другое. К сожалению, пока политической воли не будет, ничего не изменится. Ещё недавно казалось, что процесс пошёл и закон будет принят, а потом что-то произошло, и вся политическая воля сразу сникла. Теперь мы пытаемся понять, что будет дальше, потому что законопроект отложили до конца пандемии.
Но что меня при этом радует, последние год или два тема домашнего насилия – как, кстати, и харрасмента на работе – стала видимой. Она сейчас везде. Включаете телевизор – всё через эту призму рассматривается. Когда говорят о семейных конфликтах, задаются вопросом – а не было ли насилия?
Теперь уже не скажешь, что домашнего насилия нет. Или что это проблема маргинализированных групп, низших слоёв, алкоголиков. Нет, все этому подвержены, независимо от возраста или достатка. Домашнему насилию подвергается очень много людей – если собрать все случаи за несколько лет, счёт пойдёт на миллионы. Об этом никто не задумывается. А миллионы эти никуда не исчезают – это груз, который мы несём.
Важно, что и медийные личности начали об этом говорить. Вспомните, например, случай Регины Тодоренко, которая нашла в себе силы измениться. Её многие критиковали, а она сняла отличный документальный фильм о домашнем насилии. Это очень показательно – люди, давайте меняться!
– Вы и раньше говорили, что у вас нет никаких иллюзий по поводу прокуратуры, и вы готовы биться в суде. Ничего не поменялось? Какой у вас сейчас настрой?
– Мы считаем, что нам нужен суд народа. Мы будем настаивать на суде присяжных, ходатайство мы уже заявили. И считаем, что в суде присяжных будет оправдательный вердикт.
– Это резонансное дело, оно освещалось СМИ, и мнения по нему разделились. Насколько реально будет подобрать непредвзятый состав коллегии?
– Мы насчёт состава абсолютно не волнуемся. Понимаете, я уверен в суде присяжных. Даже если кто-то из присяжных будет патриархальным, то даже они вряд ли встанут на сторону обвинения. Все доказательства в пользу девочек, даже в обвинении написано – насилие в отношении девочек было.
Сомнения есть только у одной группы людей – у потерпевших. Вернее, они всё понимают, но сами в ловушке. Они вынуждены доказывать, что Михаил Хачатурян хороший отец. Но даже родственники Михаила Хачатуряна теперь признают, что домашнее насилие было, хоть и отрицают сексуальное.
– Как вы думаете, не нанесёт ли дополнительную травму сёстрам Хачатурян разбирательство в суде?
– Конечно, мы об этом постоянно говорим. Девочки занимаются с психологами, но это не гарантия, что повторная травматизация не произойдёт. Но, к сожалению, государство не предлагает нам других вариантов.
Отдельно отмечу, что дело Марии, младшей сестры, выделено в отдельное производство. Она была признана невменяемой на момент смерти отца, и её процесс будет проходить без суда присяжных.
– Получается, выводы по делу Марии могут потом использовать в основном процессе против её сестёр…
– Скорее всего, так и будет. И это тоже фактор, который нам надо учитывать.
– И может сложиться ситуация, когда по делу Марии будет дана одна оценка событиям, а в деле её сестёр – совсем другая?
– Да, конечно. Так тоже может быть.
– Как вы думаете, исход дела повлияет на отношение общества к домашнему насилию?
– В этом контексте дело сестёр уже сыграло свою роль. Многие в семье или в своём круге общения увидели насилие. Для сестёр Хачатурян и их защиты уголовный процесс – это дело жизни и смерти. Но если посмотреть глобально, то историю в любом случае не остановить. Кто-то поддерживает девушек, кто-то нет, но никто не остался равнодушным – это наше главное достижение.
Главный вопрос сейчас – какие выводы из этого дела извлечёт общество? Возникают вопросы: почему так произошло? Как получилось, что они остались без защиты? Почему они это сделали? И люди об этом задумываются – что внушает надежду и веру в наше общество.
В обществе явно есть запрос на обсуждение домашнего насилия, а значит, есть запрос к государству, которое должно отреагировать – в том числе по делу сестёр.
Мне кажется, государство могло бы обернуть дело сестёр себе на пользу. Оно могло показать, что видит проблемы в обществе. Могло бы показать, что государство не репрессивная машина. Что если человек не виноват, то оно готово его отпустить. Оно могло бы наказать тех, кто действительно виноват, и показать, что борется с неработающими структурами. Оно бы дало сигнал этим структурам – ребят, работайте, а не сидите на месте. Но вместо этого государство молчит.