Как живут мусульманские девушки, выросшие в Италии, но вынужденные вступать в конфликт со своими семьями, которые готовы применять насилие, чтобы навязать дочерям традиции — начиная от одежды и заканчивая браками по договоренности. Этот конфликт может стоить им очень дорого. Однако многим удается одержать в нем верх. Вот их истории.
Еще маленькой девочкой Алисон (Alison) не любила носить длинную одежду. «Вот одно из моих ранних воспоминаний. Мы с мамой ходили к портному, и я просила укоротить мои шальвар-камизы, длинные туники, которые женщины и девочки в Пакистане носят поверх штанов. Портной всегда отвечал, что я «тот еще подарочек», потом мы все смеялись, и он укорачивал мою одежду. Я была ребенком, и мне это позволяли». Афганка с классическими хазарейскими (шиитского меньшинства страны, — прим. автора) миндалевидными глазами, 20-летняя Алисон рассказывает о детстве без лишних сожалений. «Я помню только Пешавар: это было ужасно».
Постепенно девочка начала носить вместе с хиджабом джинсы, стала выходить гулять с подругами. Изменения в жизни были самыми невинными, но они не ускользнули от глаз брата: «Он начал промывать мне мозги. Я должна была носить платок, молиться и ни в коем случае не выходить из дома одна». Несколько лет прошло в постоянном напряжении, а когда Алисон начала работать, произошел взрыв: «Он сказал мне, что я должна выйти замуж и не могу так жить. А я при этом не делала ничего дурного: я не встречалась с парнями, не связывалась с плохой компанией. Я просто работала, вот и все. Я попыталась поговорить с матерью, но она ничего не сказала. Брату она позволяла все: алкоголь, наркотики. Два-три раза он брал нож и говорил, что хочет убить меня, это очень меня напугало. Потом как-то раз я припозднилась с работы: он был вне себя, сказал, что отправит меня обратно в Кабул и выдаст там замуж. Или сожжет меня заживо: он был готов пойти на это, это было лишь вопросом времени, я прочитала это в его глазах. На следующий день я взяла телефон, немного денег, что у меня было, рюкзак и, вместо того чтобы пойти в школу, ушла из дома, воспользовавшись помощью социального работника. Мне тогда едва исполнилось 19 лет. Домой я больше не вернулась».
Алисон (имя вымышленное), сбежавшую в то утро из дома, могла ждать та же судьба, что и других женщин и девушек-мусульманок, родившихся или воспитанных в Италии, которые по тем же причинам, что и юная афганка, понесли наказание — порой даже смертельное: Хину Салем, 21-летнюю девушку пакистанского происхождения, заколол ее собственный отец в Сареццо (Sarezzo), в провинции Брешии (Brescia), покарав ее за слишком независимый стиль жизни. Бегм Шнез, 46-летняя пакистанка, была забита палками насмерть в городе Нови-ди-Модена (Novi di Modena) в 2010 году за попытку уберечь дочь от брака по договоренности. Сане Чима, гражданке Италии пакистанского происхождения, отец и брат перерезали горло несколько недель назад, и в этом деле остается еще множество невыясненных обстоятельств. Джессику (еще одно вымышленное имя), 20-летнюю девушку, приехавшую в Рим, когда ей было всего несколько месяцев, и выросшую здесь, сегодня родственники держат в заложниках и избивают в Дакке, в Бангладеш, не желая, чтобы она возвращалась в Италию. На своей странице в Фейсбуке она выкладывает фотографии следов от побоев и просит помочь ей, но пока никому не удалось ничего сделать.
Истории этих девушек, безусловно, не дают исчерпывающего представления об итальянском исламе. Тысячи молодых мусульман учатся, работают и живут без всяких проблем в нашей стране, часто став ее гражданами. Однако это маленький фрагмент глобальной картины объединяет ту малую часть мусульманского сообщества, не способную встроиться в общество с иными правилами, отличными от тех, к которым привыкли ее представители. Неправильно указывать пальцем на целую группу, но факт остается фактом: в последние годы применение насилия, порой даже со смертельным исходом, против мусульманок добрался и до нас. «Эта проблема гораздо более распространена, чем мы думаем, — говорит Тициана Дель Пра (Tiziana Del Pra), президент ассоциации «Сеть земель» (Trama di i Terre) в городе Имола, занимающейся поддержкой женщин, ставших жертвами насилия. — Девочки, приехавшие сюда в самый пик миграционной волны, уже выросли. А многие уже родились здесь. Эти девушки повзрослели в стране, отличной от родины своих родителей, в другой культуре, и они мечтают не о том, о чем мечтали их матери и отцы. Не каждые родители способны это принять».
По последним данным в Италии проживают около 150 тысяч мусульман в возрасте от 15 до 24 лет, и более 300 тысяч в возрасте младше 15. Половина из них — девочки. «Невозможно сказать, сколько из них будут конфликтовать со своими семьями. Еще труднее понять, какой финал ожидает эти конфликты: все зависит от семьи, от страны происхождения, от степени ассимиляции здесь в Италии», — объясняет Рената Пепичелли (Renata Pepicelli), преподаватель истории исламских стран в университете города Пизы и одна из крупнейших специалистов по этому вопросу в Италии. «Обобщать нельзя, но факт остается фактом: представители второго поколения сегодня начинают задавать вопросы. Мы видим перед собой молодых женщин, которые о многом мечтают, у которых много надежд и стремлений: с какими ответами они столкнутся?» Стремления, о которых говорит Пепичелли, весьма разнообразны, и каждое представляет потенциальный источник конфликта: продолжать ли учебу, носить ли хиджаб, какие места допустимо посещать и в какой компании, кто может стать избранником и спутником жизни девушки.
Единогласного ответа на эти вопросы нет, даже в странах происхождения иммигрантов: в Марокко дела обстоят не так, как в Пакистане, в Бангладеш — иначе, чем в Египте, и это всего лишь несколько государств, откуда приехали представители постоянно растущих сообществ. Но даже тут подлинный вопрос связан не столько с религией, которая дает множество разнообразных (даже внутри Корана) предписаний относительно женщин, сколько с ее интерпретацией, а, следовательно, и с традициями. Однако невозможно отрицать, что в некоторых случаях на эти вопросы в странах происхождения мусульманских иммигрантов даются ответы, которые в западном мире считаются неприемлемыми. Часто диаспора еще больше усугубляет картину, подталкивая иммигрантское сообщество к замкнутости из-за страха утраты собственной идентичности. «Ты говоришь, что мой голос — харам (запрет, прим. автора), потому что он тебя возбуждает. Но, возможно, это тебе самому следует успокоиться, возможно, именно тебе следует перечитать Коран. Я покрываю голову хиджабом: это ты томишься, ты возбуждаешься, и при этом ты носишь костюм, как важный господин. Ты думаешь, только ты можешь диктовать мне условия. Думаешь, только ты знаешь, что правильно, но ты всего лишь пес», — поет в своей песне «Dog» («Пес»), получившей уже миллионы просмотров на Youtube, 28-летняя рэперша Мона Хейдар (Mona Haydar), американка сирийского происхождения, девушка в хиджабе и феминистка. Она — один из символов поколения девушек, не намеренных позволять кому-то указывать им, что следует и чего не следует делать.
Новая жизнь
С того момента, как за спиной Алисон захлопнулась дверь дома, в ее жизни изменилось все. Она оставила город, где жила, не могла никому сказать, где находится, не могла связаться с родными. Помогающие ей сотрудницы социальных служб забрали у нее мобильный телефон: риск состоит в том, что в момент слабости человек может не удержаться и отправить сообщение, позвонить, опубликовать в социальных сетях фотографию, по которой можно будет понять, где он находится. Тогда кошмар может вернуться: «Брат до сих пор хочет меня убить, я в этом уверена, — говорит она, теребя руки. — Всякий раз, когда я сажусь в поезд, боюсь, что он окажется рядом». Мы встретились с Алисон в тайном месте: на первый взгляд, девушка не отличается от других, но стоит ей только заговорить, на поверхность всплывает весь груз страданий: «Я бы хотела поговорить с матерью, все ей объяснить, но звонить ей нельзя. Я написала письмо своей лучшей подруге, только чтобы она передала, что обо мне не надо волноваться. Надеюсь, она все сказала». Сегодня Алисон живет в итальянской семье. Под вымышленным именем она вернулась в школу: новые друзья ничего не знают о ее прошлом. «Когда я смотрю на семью, в которой живу, на их нормальные отношения, на то, как они разговаривают, как обращаются друг с другом, все тут же вспоминается. И мне становится грустно. Зато потом я задумываюсь о пижамной вечеринке, о которой я так мечтала в своем городе и на которую теперь могу сходить — это так здорово!»
Она едва успевает произнести эту фразу, как слезы подступают к ее глазам. Платочек ей дает девушка с длинными черными волосами, ростом немного ниже Алисон, в джинсах и футболке. Рассказывая свою историю, она называется именем Зоя: как и Алисон, она беженка, как и она, девушка выбрала выдуманное имя, чтобы поговорить с нами. Еще несколько месяцев назад они не были знакомы, но общая участь объединила их, несмотря на разные характеры. Зое тоже 20 лет, она родилась в Пакистане, а в Рим приехала в три года. Сразу становится понятно, что это очень бойкая девушка, и не стоит сомневаться, когда она рассказывает, что еще с первых дней школы поняла, насколько отличается от других девочек. «Мне приходилось надевать хиджаб и пакистанскую одежду, мне запрещалось играть с мальчиками, выходить гулять — никаких праздников, никаких парков развлечений, — рассказывает она. — Я постоянно приставала ко всем с вопросом «почему?», к учителям, уборщицам, друзьям». Рваные джинсы, накрашенные ногти, решительный голос — Зоя одета, как бунтарка, или просто как человек, научившийся умело маскировать то, что пережил.
«Меня очень много били. Я выросла в атмосфере подавления: если я нарушала правила, меня били, угрожали убить, сжечь заживо. Но я никогда не сдавалась: я ненавидела, что надо мной смеются из-за того, как я одета, я хотела быть свободной». Начиная с шести лет, ее жизнь превратилась в стратагему: одни маленькие уловки, чтобы подольше не уходить домой, другие — чтобы делать то, что делают другие девочки. Хорошо учиться в школе — это главное, так она отвоюет еще немного пространства, немного больше свободы. А в 15 лет — момент школьного триумфа — мобильный телефон. «Мне купил его отец, — рассказывает Зоя, — брат каждый вечер проверял его, но имена моих друзей-мальчиков были сохранены в женском роде, а сообщения я стирала. И никто ничего не мог мне сказать. Они не заметили даже, когда я зарегистрировалась в Фейсбуке: я заходила в него через поисковик и стирала историю».
Через социальные сети Зоя познакомилась с живущим в Италии молодым человеком пакистанского происхождения: у них завязалась беседа, они флиртовали, и однажды он сел на поезд и отправился к ней. В тот день началась их история. «Он приезжал, когда мог: я притворялась, что иду в школу, но проводила день с ним. Как-то во время одного из этих побегов я встретила свою двоюродную сестру, которая всегда соблюдала все правила, была набожна, ее всегда ставили нам в пример. Она тоже гуляла со своим тайным поклонником, молодым человеком, которого наша семья никогда бы не одобрила. Я сказала ей, что если она не прикроет меня, я все расскажу ее родителям. С тех пор все стало гораздо проще: мать была счастлива, что я проводила время с ней, думала, это пойдет мне на пользу. Но, когда мы уходили из дома, она проводила время со своим парнем, а я — со своим».Так жизнь Зои шла несколько лет, до той встречи, которая в жизни других девушек, и последней в этом списке была Сана Чима, была решающей, — это была поездка на каникулы в родной Пакистан. Там девушка сталкивается с необходимостью вступления в организованный матерью брак: дядя приехал к ним в дом с двоюродным братом, чтобы попросить ее руки, и с приданым, где были «красивые вещи, которых мать никогда мне не покупала: косметика, украшения, одежда». Зоя отказала, на глазах у всех, самым решительным образом. «Я вышла к дяде без хиджаба и без макияжа. Начала кричать на мать. Был скандал: она дала мне две оплеухи и утащила меня в спальню. Расцарапала мне ногтями лицо. Избивала меня с криками: «Говори! Говори! Если у тебя кто-то есть, я убью тебя». Узнав о моем парне, она схватила палку и стала избивать меня так сильно, что палка в конце концов сломалась. У меня вся спина была в крови, я не могла сдвинуться с места, но она схватила другую палку и продолжила. Никто не пошевельнул и пальцем. Мой десятилетний брат, пытаясь остановить ее, бросился мне на спину. Она ударила и его, и он потерял сознание — пришлось везти его в больницу. Только после этого насилие прекратилось. Мне тоже требовалось лечение, но меня на неделю заперли в комнате.
Когда дверь открылась, мать сказала мне, что я — позор всей семьи. Что я должна немедленно выйти замуж за своего парня, ведь и без того было ясно, что я уже не девственница. И, как бы то ни было, для нее я умерла. Я была еще девственницей, попыталась ей это сказать, но она даже слушать меня не захотела. В конце концов мы отпраздновали свадьбу по доверенности: он был в Италии, я — в Пакистане. Семья моей матери была в слезах, все были одеты в черное». Возвращение в Италию не упростило положения дел: после нескольких месяцев покоя брак превратился в кошмар из насилия и измен. Не имея возможности попросить помощи у семьи, Зоя сбежала. Лишь случайное столкновение с сотрудницей полиции позволило ей оказаться на том же пути, благодаря которому спаслась Алисон. Как и ее подруга, она изменила все. И, как и она, Зоя пытается создать жизнь заново под вымышленным именем, в новом далеком городе. Но последствия ее действий не дают ей покоя. «Никто в моей семье так по-настоящему и не понял, почему я сделала то, что сделала, никто не размышлял над совершенными ошибками. Моя сестра — ей 12 лет — пользуется несколько большей свободой. Ее, к примеру, не заставляют носить пакистанскую одежду. Она очень много учится, хочет окончить университет, но мать уже обручила ее с младшим братом того кузена, за которого должна была выйти замуж я, чтобы загладить позор. Она постоянно твердит ей: если она узнает, что сестра разговаривает с мальчиками, она отведет ее на инфибуляцию (женское обрезание — прим. ред.). Она звонит мне в отчаянии, чувствует себя в западне, а я не знаю, как помочь ей. Мою двоюродную сестру разоблачили и отправили в Пакистан, откуда она так и не вернулась».
Только в этот момент голос Зои дрогнул, лак на ногтях начал крошиться — с тех пор, как мы начали разговор, она не переставая теребила пальцы. «Говорят, это ислам диктует все эти правила, но это не так. Ислам говорит, что нельзя принуждать дочь выходить замуж, не получив ее согласия на этот брак. Ислам не говорит, что женщины — это товар. Я горжусь своим бунтом, горжусь, что боролась. Я перенесла много страданий, но надеюсь, что у сестры будет более легкая жизнь, чем у меня». Алисон и Зоя — исключения: находясь под защитой обещания не раскрывать, где они живут и кто им помогает, они согласились рассказать свои истории. Но найти женщин, готовых рассказать о своем опыте для этого расследования, было невероятно трудно. Как и большинство жертв насилия и подавления в любой другой части света, итальянские мусульманки предпочитают хранить молчание. Из-за страха и одиночества. Это молчание объединяет многих женщин, переживших насилие, вне зависимости от того, какую религию они исповедуют и в какой стране живут. Эту действительность мы в Италии, где отмечается высочайший уровень насилия в отношении женщин, знаем прекрасно. Но в данном случае существующая реальность оказывается нагружена еще большим гнетом — религии и стигматизации, которую ложно связывают с исламом.
«Я была бы готова скорее умереть, чем подвергнуть свою семью публичному осуждению. Даже когда меня били, — рассказывает девушка сирийского происхождения, — я бы не вынесла ни одного обращенного на них взгляда: нас и без того достаточно осуждают за то, что мы мусульмане, за то, что мать носит хиджаб». Таким образом, дочери мигрантов, больше чем коренные итальянки, рискуют столкнуться с чувством одиночества: поэтому даже те из них, кто в какой-то момент нашел в себе мужество подать заявление в полицию, могут не вынести этого и вернуться назад. Именно это и произошло с 28-летней Ношин, на глазах которой палками насмерть забили ее мать в городе Нови-ди-Модена за то, что та хотела спасти ее от брака по договоренности. Девушка и сама в тот день была тяжело ранена, но после двух судов, в результате которых ее отец и брат были признаны виновными, она вернулась в сообщество, с которым прежде порвала все связи. Она снова стала носить хиджаб, который сняла, выйдя из больницы, прекратила контактировать с представлявшим ее интересы в суде адвокатом.
Цепочка солидарности
В столь сложном контексте ключевую роль играют «ангелы-хранители», люди, которые встречаются девушкам на их пути и предлагают им поддержку и помощь. Наима Даудаг — одна из них: за 17 лет работы она не в силах даже вспомнить, скольким женщинам помогла. «В какой-то момент я просто перестала считать, — говорит она за чашкой кофе в Брешии. — С некоторыми из них я даже не знакома лично. Мне звонят из Калабрии, из Венето, из Пьемонта. Я делаю, что могу, но самый главный шаг, поставить точку, предстоит им самим». Наима родилась в Марокко и почти 30 лет назад, когда ей было 16, приехала в Италию. «Мы были первыми марокканцами, поселившимися на Сардинии, — смеется она, — на нас смотрели, как на какое-то редкое явление. Но все были очень любезны». Сюда она переселилась в 1995 году вслед за мужем, урожденным брешианцем. Вскоре после этого она начала работать культурным посредником, потом стала специализироваться на медицине и начала работать в больнице.
«Я помогала рожать женщинам с изуродованными гениталиями. Помогала женщинам, у которых случился выкидыш, после того как из избили мужья. Я держала за руку подростков с переломами носов и ребер, полученными в результате наказаний от отцов, каравших их за «слишком западный» образ жизни. Когда я говорю, что мы столкнулись с проблемой, постоянно набирающей обороты, я руководствуюсь своим опытом. В мусульманском сообществе современной Италии стоит открытый вопрос. В странах, откуда приехали иммигранты, ведутся дискуссии относительно исторической интерпретации Корана, о том, как сочетать религиозные предписания с современной жизнью. Здесь же об этом не говорится, а тех, кто поднимает эти вопросы, обвиняют в исламофобии». Чем больше времени мы проводим с Наимой, тем яснее становится, что обсуждаемая нами тема — это не просто ее работа, это ее жизнь: любовь к итальянцу, христианину, отказавшемуся от лицемерия фиктивного принятия другой религии, чтобы жениться. Трудности, с которыми сталкивается дочь, живущая в семье двух культур и двух религий, неизбывное стремление выступать от имени ислама, который она страстно защищает: «Он состоит не только из женщин с покрытой хиджабом головой. В нем нет одного-единственного видения».
«Меня нельзя обвинить в невежестве из-за того, что я никогда не покрывала голову, я тоже мусульманка. Я тоже молюсь. И я знаю Коран, — говорит она. — Если я говорю о существовании проблемы, — продолжает Наима, — то потому, что я ее вижу. Эти девушки — иностранки по закону, но итальянки по факту: они родились и выросли здесь, воспитывались в наших школах, рядом с нашими детьми. Многие из них ведут совершенно спокойное существование, находятся в гармонии с внешним миром и с семьей. Другие же переживают совершенно иной опыт. Их родители хотят, чтобы они сохранили идентичность своих корней, но их корни тут: у них нет воспоминаний о стране происхождения своей семьи, они помнят только Брешию. Мы находимся в городе Хины, девочки, убитой в 2006 году. И у нас нет четкого представления, к чему может привести это напряжение».
Пророческие слова: спустя несколько недель после этого разговора в Пакистане, предположительно, от рук отца и брата, погибла Сана Чима, которая воспитывалась и жила в Брешии — как казалось, счастливо. Эта новость потрясла Наиму: «Мы в шоке: через 12 лет мы вновь оказываемся там же, где были. Это говорит о том, что данный феномен недооценили. Я не говорю, что все плохо: существуют реализовавшие себя молодые люди и счастливые семьи. Но есть и другое, и нельзя этого стесняться, нельзя делать вид, будто все хорошо. Есть серая зона, и с ней необходимо бороться, если мы не будем этого делать, она станет только больше».
Теоретически Наима и Амина Альзеер стоят на одной стороне: обе борются против насилия, обе полностью вкладываются в свою работу, обе стали национальным ориентиром. И все же они представляют два мира, которые смотрят друг на друга издалека и порой с недоверием. «В отношении нас, женщин в хиджабах, существуют определенные предрассудки», — вздыхает Амина.
«Феминистки и светские женщины часто недооценивают нас, потому что мы предлагаем религиозный подход в том числе и в вопросе насилия. В то же время некоторые представители мусульманского сообщества осуждают нас, считая, что мы подначиваем женщин к мятежу. Но если все нас критикуют, значит, мы работаем на благо. 42-летняя итальянка палестинского происхождения, Амина является вице-президентом «Аиши», проекта, названного в честь любимой жены пророка Магомета. Цель проекта — противостоять насилию и дискриминации в отношении женщин. «Аиша» — уникальная инициатива в Италии, появившаяся в Милане два года назад: столкнувшиеся с насилием женщины могут обратиться в группу и получить юридическую консультацию, психологические семейные и индивидуальные консультации, а, если надо, и религиозную помощь. Особенность проекта состоит в том, что он действует внутри сообществ, вовлекая в работу имамов и мечети. «Все отталкивается от простого факта: мы, мусульманки, тоже занимаемся проблемой насилия, — говорит Амина. Она решительно отказывается называть этот вопрос религиозной проблемой. — Это вопрос, пронизывающий абсолютно все. Конечно, все, что мы должны сделать — это очередное усилие, осознание: часто мы разговариваем с женщинами, не знакомыми со своими правами — юридическими, личными и даже сексуальными. Поэтому они пассивны перед насилием. Но религия здесь ни при чем: в крайнем случае, она используется в качестве оправдания».
Проект «Аиша» — не первый общественный проект Амины: со времен «КАИМ» (Координация исламских ассоциаций Милана и Монцы) она привыкла к необходимости отстаивать свои решения. «Я устала постоянно повторять одно и то же: что хиджаб не означает подчинения. Те, кто утверждает, будто ислам разрешает применять насилие против женщин, лгут. Мы такие же члены общества, как и мужчины. Можно было бы ожидать, что после всех этих лет дискуссии в Италии перейдут на новый уровень. Но это не так». После несколько затруднительного старта «Аиша» на сегодняшний день успела помочь примерно 20 женщинам: «В отдельных случаях нам удалось даже поговорить с их мужьями. Когда это было необходимо, мы даже сопровождали женщин в социальные центры противодействия насилию. В тех случаях, когда они об этом просили, мы помогли им поговорить с имамом».
Религия
«Мы же не будем говорить о хиджабе?» — Мохаммед Бен Мохаммед сопровождает эту фразу добродушной улыбкой. Он родился в Тунисе и прожил более 20 лет в Италии. Он возглавлял, например, сообщество римского района Ченточелле, пережившего разнообразные бури, имаму хотелось бы поговорить на темы, не вызывающие подобных дискуссий. Если он согласился обсуждать вопрос насилия над другим полом, то это произошло потому, что он считает его «подлинной проблемой».
Но прежде чем ответить на вопросы, он хочет прояснить один пункт. «Ислам переживает очень деликатный период. Люди с трудом понимают, как нужно применять правила Корана в жизни. Я продолжаю повторять, что сохранить видение Пророка — это не значит жить так, как в его времена, при этом со временем в результате разнообразных интерпретаций священного писания формировались традиции, которые не соответствуют истинным ценностям. Это касается и вопроса о положении женщин. При Магомете женщины играли первоочередную роль в обществе, начиная от его собственных жен. Они имели также бóльшую свободу в выборе будущего супруга. Сейчас мы бесконечно далеки от этого, очень часто девушки не могут сказать «нет». Эти традиции очень трудно изменить. Но все это религия не предписывает».
Имам римского района Ченточелле из собственного опыта знает, что поднимаемая им проблема — основополагающая для будущего: его дочь, карикатуристка Такуа Бен Мохаммед 26 лет, — одна из ярких личностей сообщества. Она предприимчива, умна и остроумна. Она одна из немногих, кто с помощью карандашных штрихов способна рассказать о сложных отношениях молодых мусульман и итальянского общества: ведь она впитала религию и политику с самого раннего детства. «Наставлять молодых людей и девушек, находящихся на перепутье между двумя мирами и двумя культурами, очень сложно, — вздыхает имам. — Они рождаются, растут, учатся здесь, но родители часто преподают им другую культуру. Необходимо понять и помочь. Бывает, что семьи приходят за помощью: я пытаюсь объяснить, что они не могут ничего навязывать своим детям. Зачастую родители просто молчат: они не знают, как со всем этим справиться. Есть те, кто не понимает, что можно сохранить наши ценности, живя в современной Европе. Это и есть наша задача».
В ответ на истории Алисон, Зои, Джессики и на рассказы о многих других женщинах, с которыми мы поговорили, Бен Мохаммед щурит глаза и впервые теряет самообладание: «Нельзя навязывать религию. И даже хиджаб. Это выбор человека. Тот, кто будет вынужден подчиниться, не будет ни последователен, ни умиротворен. Пророк не наказывал этого».
Школа
Из мечети Ченточелле до района Торпиньяттара ехать 20 минут: четыре остановки на трамвае, пересекающем жилой район города по виа Казилина, — и вы оказываетесь недалеко от школы Пизакане, одного из пульсирующих сердец района. Здесь учителя сталкиваются с проблемами, очень схожими с теми, которые видит имам Бен Мохаммед.
Торпиньяттара — один из районов с самым большим количеством иммигрантов в Риме: уже много лет за партами местной школы сидят ученики родом из Бангладеш, Египта, Марокко, а также из Восточной Европы. Поначалу их появление создало огромное напряжение: группы матерей «коренных итальянок» протестовали против присутствия слишком большого количества иностранцев, жаловались на перемены в питании, праздниках и условиях обучения, которые повлекло их присутствие. В результате — снижение количества поступающих в школу римлян, а далее — терпеливая работа учителей при поддержке методистов, артистов и районного комитета кардинально изменила ситуацию, трансформировав это место, несмотря на большое количество сохраняющихся проблем, в образец для подражания.
История Пизакане стала прототипом трансформации, охватившей школы по всей Италии, пусть и на разных уровнях. В последние 15 лет самые разнообразные образовательные учреждения вышли в авангард интеграции. Именно школа — это то место, где всплывают все проблемы и расхождения. Несколько месяцев назад история девочки в Болонье, родители которой обрили ее налысо, чтобы заставить носить хиджаб, попала на первые полосы газет. Об этом происшествии — подробности которого остаются пока неясны — рассказал учитель. И именно учителя — по инициативе учеников — первыми забили тревогу относительно судьбы Фарах, 19-летней жительницы Вероны, которую семья в Пакистане заставила несколько недель назад сделать аборт. Помимо этих крайностей, достаточно поговорить с учителями начальной школы и преподавателями в районах, где проживает наибольшее количество мигрантов, как в Риме, так и в Турине, в Милане, в Болонье, чтобы понять, что школа — это место, где становятся видны все подводные камни.
«В прошлом такого не происходило, но сейчас мы видим в классе маленьких девочек, которые ходят в хиджабе даже в детский сад. Им по четыре года, они бегают, потеют и не могут раздеться. Родители дают нам разные объяснения: говорят, что обрезали им волосы из-за вшей или чтобы они лучше росли. Или что дочери должны с малых лет привыкать к хиджабу», — говорит учительница из Рима. Как и другие, с кем мы говорили в ходе этого исследования, она предпочитает сохранять анонимность, чтобы не компрометировать отношения с семьями. Но она обеспокоена. «В последние годы мы стали свидетелями ужесточения правил, особенно внутри некоторых сообществ. Я говорю не обо всех семьях мусульманского происхождения: большинство, напротив, стремятся дать детям, и мальчикам, и девочкам, образование, видят в этом средство освобождения. Однако развивается и процесс замыкания сообщества, и мы являемся его первыми свидетелями. Порой нам удается сдержать это: когда дети перестают приходить в школу, мы идем искать их по месту проживания. Для девочек, которым запрещается танцевать и играть на музыкальных инструментах, мы подыскиваем альтернативные роли в спектаклях конца года. Пытаемся обсуждать ношение хиджаба. Но порой бывает, что нам не удается добиться ничего».
Ужесточение правил касается не только маленьких детей: у выхода из школ некоторых городов часто можно увидеть матерей, накрытых покровом с головы до ног, скрывающим в том числе и лицо. Или обнаружить, копаясь в данных министерства образования и науки, цифры, свидетельствующие о том, что в арабоговорящем сообществе наблюдается показатель ухода из школ выше среднего: 50,3% молодых людей в возрасте от 15 до 29 лет марокканского происхождения, присутствующих в Италии, и 49,3% молодых людей тунисского происхождения не учатся и не работают против 25% итальянцев. В 67% случаев речь идет о девушках, в Италии это 50%. Что делать? Учителя на фронтовой линии разводят руками: «Оказавшись в городах и кварталах без какой-либо заботы, имея мало возможностей, люди тянутся к тем, кто предлагает им готовый вариант, открывает перед ними дверь, — рассказывает другая учительница начальных классов из Рима. — В моем районе в последние несколько лет появилось множество молельных центров для мусульман. В этих центрах занимаются также и политикой. Если к этому добавить опасения, имеющиеся у многих матерей, что они не смогут справиться со своими мальчиками и девочками в подростковом возрасте в чуждой, как они ее воспринимают, реальности, вот вам и объяснение, позволяющее понять, что стоит за ужесточением правил в этом сообществе».
Совместно со своими коллегами эта учительница стремится создавать пространство и возможности для всех своих учеников. «Все направлено на готовность понять, а не на противостояние стенка на стенку. Есть родители, которые в начале года говорят, что их дети не смогут посещать уроки музыки и участвовать в спектаклях, потому что их религия запрещает им петь и танцевать. А потом нам удается всех привлечь без лишних усилий, и в результате, как правило, все участвуют в написании эссе. Интегрировать, работать вместе, взаимодействовать, учить одних, чтобы они обучали других — нам нужно только это».
Каминг-аут
Но не всем девочкам повезло встретить таких учителей: многие из них в поиске ответов оказываются один на один с собой. Совершенно естественно, таким образом, что местом поиска ответов, как и для многих других подростков во всем остальном мире, становится глобальная сеть. Женских групп, в которых говорят об исламе и женщинах, в Фейсбуке становится все больше: одна из наиболее популярных под названием «Сохраняя хиджаб» (Surviving Hijab), насчитывает почти 615 тысяч подписчиков со всего мира. Рядом с девушками, гордо демонстрирующими свои платки, открывается пространство сомнений и мучений многих, кто не чувствует себя в своей тарелке рядом с покрытыми головами и более традиционными интерпретациями ислама. В Италии подобных групп не существует: «Но существую я, и такие аккаунты, как мой. Платформа Фейсбука превратилась уже в пространство для общественных дискуссий», — шутит Сара Ахмед (Sarah Ahmed).
26-летняя Сара, у которой уже более 10 тысяч друзей в Фейсбуке, — итальянка египетского происхождения, и она стала авторитетным голосом в дискуссии об исламе от женского лица на итальянском языке. Благодаря своему писательскому таланту за несколько лет она стала своего рода критическим разумом молодых мусульман, «той, кто говорит то, что многие думают, но о чем немногие осмеливаются сказать во всеуслышание», как заявляет она сама. «Аллах, если мужчины получат по 72 девственницы в раю, можно ли мне получить всего одного двойника Омара Шарифа? Я прошу всего одного, а не 72», — пишет она в своем свежем посте. И далее: «Аллах, почему Мустафа может влюбиться в Кристину, а Фатима не может полюбить Кристиана?» Эти фразы лишь кажутся простыми на первый взгляд, в действительности же они затрагивают наиболее болезненные точки мусульманской доктрины, из-за которых бунтуют тысячи молодых людей — и не только они.
«Когда я начала писать на эти темы, я, разумеется, не стремилась стать публичной личностью, — размышляет Сара, — но мне было важно, чтобы меня услышали. Я посещала группы, близкие к «Молодым мусульманам», несколько раз меня приглашали на телевидение. Но я вскоре поняла, что это не место для разговора, потому что там слушают только тех, кто громче орет. Так я и начала писать свои посты в Фейсбуке».
Хиджаб на голове — знак ее набожности, правильный способ изложения мыслей, знание религии, — все это способствовало ее популярности. «Поначалу, — рассказывает она, — все казалось очень простым: я говорила о хиджабе, о том, почему решила его носить, о необходимости уважения по отношению к тем, кто сделал этот выбор. Я получала множество сообщений, в которых люди выражали одобрение. А потом я начала читать: чем больше я размышляла, тем больше у меня появлялось сомнений. Я поняла, что за всем этим стоит реальный вопрос: ведь многие, как и я, надели хиджаб по собственному желанию, а другие — нет. Потом я начала задаваться вопросом, где этот самый выбор: если с малолетства тебе говорят, что придет день, когда тебе придется покрывать голову, если тебя учат, что ты должна скрывать свое тело, что ты вызываешь сексуальные желания у мужчин, лишь появляясь перед ними с непокрытой головой… Где же этот выбор? Это невообразимое психологическое давление».
Во время разговора Сара поглаживает края голубого платка, покрывающего ее волосы: очевидно, что вопросы, которыми она в течение многих месяцев задается в Фейсбуке, — это не попытка завоевать свое место. То, о чем она написала — это ее личные метания. Она, однако, заплатила за это слишком высокую цену, став мишенью группы ненавистников. «Поначалу мне сказали, что мне лучше молчать, потому что своими словами я поддерживаю исламофобию. Потом мне стали говорить, что я пишу из тщеславия. Наконец, начались личные нападки: вымой рот, когда говоришь о религии, ты отверженная, как ты смеешь что-то говорить со всем этим макияжем на лице? А также то, чего я предпочитаю не пересказывать».
Возможно, мне также стоит начать мой джихад
Сара потягивает свою воду и продолжает: «Оскорбляют меня как раз мусульмане, которые родились и выросли здесь, как и я. Люди, которые не могут принять того, что женщина имеет право выражать свои сомнения о религии. У меня возникает вопрос: если бы молодой человек сказал то же, что написала я, стал бы он мишенью для таких же нападок, как и я? Думаю нет. Я вызываю раздражение у этих людей, потому что ношу хиджаб, а, следовательно, как думают эти люди, я должна соглашаться со всем. Но покрывать голову — не значит отключать мозг». На вопрос, не боится ли она, что вербальное насилие может перейти в физическое, Сара мотает головой: «Я предпочитаю об этом не думать, но надеюсь, что все это послужит поводом для начала дискуссии. Мы, мусульмане, должны уметь разговаривать: как читать Коран сегодня, какие речи Пророка подлинны, а какие — нет, кто использует нашу религию как предлог для того, чтобы проводить операции, уродующию женские половые органы. Но никто об этом не говорит».
Спустя несколько недель после нашего разговора Сара перестала носить хиджаб. Это решение не помешало ей продолжать размышлять о религии: «В Коране нет аята, запрещающего мусульманкам выходить замуж за немусульман», — так называлась статья, которую она написала через несколько дней после убийства Саны Чима. «Сана и Хина обе стали символом многих девушек, принадлежащих ко второму поколению иммигрантов, оказавшихся в заточении между исконной культурой их родителей и западной культурой, в которой они видят свое отражение и с которой ассоциируют себя. Сану и Хину убило не слово из Корана, не слово Магомета и Аллаха, а осуждение женоненавистнического сообщества, переполненного культурным наследием. Это сообщество дозволяет Мухаммеду жениться на своей возлюбленной-итальянке, немусульманке, и считает этот брак законным, но перерезает горло Сане или Хине в стремлении смыть их позор».
Кто смог воплотить свою мечту о любви, так это Лейла. Англичанка пакистанского происхождения, в хиджабе, дочь семьи, поставившей все на нее и на ее братьев… Эта ученица лицея потеряла голову из-за Марка, светловолосого, красивого, мускулистого и… симпатизирующего крайне правым ксенофобам и расистам. Настоящее столкновение, много секса и бесконечные компромиссы: эта пара отвоевала право не скрывать своего романа, несмотря на всеобщее осуждение. «Мне нравятся выстраданные истории, но это ведь и так понятно?— шутит Рания Ибрагим. Лейла и Марк — плод фантазии этой жительницы Милана египетского происхождения. Ей 41 год, в Италию она приехала, когда ей было два, она мать четверых детей, журналистка и эксперт по сетевому маркетингу. Ее первый роман «Ислам и любовь» (Islam in Love), опубликованный в прошлом году, приобрел неожиданный успех. Она рассказывает о страданиях и страстях, которые переживают многие девушки второго поколения мигрантов. «Я начала писать его много лет назад: это был сюжет, основанный на событиях моей жизни, на том, что мне самой пришлось пережить, чтобы в моей семье приняли человека, который в дальнейшем стал моим мужем и при этом был итальянцем. Но это не автобиография: я добавила туда секс, постоянно фигурирующий в разговорах мусульманок, приправила сюжет политикой. В результате родилась история, параллельная моей, и я захотела, чтобы роман разворачивался в Великобритании, как раз чтобы дистанцироваться от себя».
С самого момента публикации книга «Ислам и любовь» оказалась мишенью для критики: в погоне за любовью Лейла нарушает все табу. Она снимает хиджаб, лишается девственности, лжет семье и друзьям, очертя голову бросается в мир удовольствий и чувственности, усомнившись в вере и в навязанных ей правилах. «Эта книга — преувеличение, — размышляет писательница, — но я добивалась этого умышленно: я нагрузила ее всем, чтобы подчеркнуть проблемы, с которыми сталкиваются сегодня молодые мусульмане. Мне знакомо множество историй, похожих на историю Лейлы и Марка. На мои презентации приходит много девушек, я вижу, как они страдают. Они не знают, с кем поговорить, к кому обратиться — вот и вспоминают обо мне. Они приходят в слезах или пишут мне в Фейсбук: им плохо, кто-то влюблен в итальянца, кто-то гомосексуален, и они не решаются об этом рассказать. Они еще не нашли способа жить, добиваясь, с одной стороны, того, чего они хотят сами, а с другой — справляясь с тем, что хотели бы видеть их родители. Я их понимаю, потому что то же самое было и у меня».
Рания рассказывает свою историю: о любви к итальянцу, о первой встрече еще в подростковом возрасте, об искре при повторной встрече, о матери, запершей ее сперва дома и заставившей вернуться на полгода в Египет, чтобы она забыла своего возлюбленного. Потом подоспела помощь от деда, бабушки, сестер и братьев родителей, которые, находясь в Каире, убедили семью в Милане открыть двери перед столь упорным юношей, согласным принять ислам и немедленно жениться, миновав все формальности свиданий и сожительства. И вот сегодняшняя действительность: четверо детей, которые не едят свинину, открыто придерживаются ислама, видение которого им передала мама и уважает отец, а бабушка по отцовской линии принимает все изменения питания, связанные с религиозными ограничениями и постоянное опасается, что дети могут стать жертвами дискриминаций по причине вероисповедения. «Когда мы поженились, смешанные пары были еще редкостью, — размышляет Рания, — мы всегда чувствовали на себе взгляды окружающих. Это тяжелый взгляд, он словно прилипает к тебе, как будто ты постоянно все делаешь не так, как будто ты недостаточно мусульманка, несмотря на то, что твой муж принял другую веру из любви к тебе, несмотря на то, что ты воспитываешь детей в своей религии. Девушки порой не выносят подобного давления и, возможно, даже соглашаются носить хиджаб, только чтобы их оставили в покое. Лейла не делает этого. И я тоже не делала».
Ценой этой независимости становится остракизм: несмотря на то, что она проводит по несколько часов в мечети, преподавая итальянский язык вновь прибывшим девушкам, Рания многим не нравится, они говорят ей покрыть голову, непременно стремятся указать, что она не имеет никакого права говорить о религии. Среди полученных ею приглашений обсудить книгу было немало сообщений от мусульманских сообществ. «Я перестала принимать это близко к сердцу, — заключает она, — разумеется, я много раз говорю себе, что должна выглядеть более традиционно. Тогда все было бы проще, но нужно перестать прятать голову в песок, родители должны осознать вероятность, что их дети могут влюбиться не в тех людей, которых они считают подходящей для них партией. Хватит стыдиться этого, когда это происходит, хватит спрашивать, как они могут оправдать себя. Именно матери и отцы решили привезти сюда этих ребят, поместить их в другую действительность, как это произошло и со мной; нельзя жаловаться, если мы живем во внешнем мире. Ислам может быть и классным, а не только представлять собой бесконечный список запретов и предписаний».
Будущее
«Ислам может быть и классным» — эта фраза несколько дней крутится у меня в голове. Наверное, ни одна из девушек, у которых я брала интервью в эти дни, ни разу об этом не задумывалась, но, как бы то ни было, все они искали свой путь — к религии, к будущему, к синтезу двух разных миров. Синтезу, который необязательно столкнется с эпизодами насилия: большинство итальянских мусульманок — это студентки, служащие, журналистки, стилисты, и этот список можно продолжать и продолжать. Это женщины, предпринимающие активные шаги в политике и в обществе, которые зачастую помогли своим семьям стать частью итальянского общества, сыграв роль настоящих культурных посредников, несмотря на многочисленные нападки в связи с их религией. Однако, пусть их и меньшинство, но есть случаи, когда подобное стремление к синтезу вылилось в насилие.
«Мы видим перед собой девушек, которые подошли к моменту, когда они должны разыграть партию своей жизни: какие проекты они смогут реализовать? Какие семьи сформируют? Насколько смогут сохранить веру, стремясь к независимости и свободе? Эти вопросы должны будут определить не только их будущее, но и лицо ислама и нашего общества в ближайшие годы», — заключает Рената Пепичелли. И именно поэтому, сами того не желая, Хина и Сана стали символами чего-то намного большего — возможности или невозможности сосуществования сегодняшней и завтрашней Италии.
La Repubblica, Италия