Статья написана на основе исследовательского проекта, посвященного жизненным историям современных российских феминисток. Исследование проводилось при поддержке Фонда Макартуров.
Введение о методе
Данная статья представляет собой опыт реконструкции коллективной биографии современных российских феминисток на основе проведенных с ними биографических интервью. В результате интервью были собраны рассказы о жизни (или авторские истории жизни), которые и стали предметом социологической реконструкции. История жизни представляется мне адекватным методом изучения участия в общественных движениях и коллективных действиях вообще. На мой взгляд, этот метод позволяет исследователю изучить не только мотивацию участия в движении, но и выделить те социализационные факторы, которые способствовали формированию идентичности российских феминисток. Биографический метод является новым для изучения общественных движений в России. Цель исследования заключалась в том, чтобы выявить некоторые типичные черты жизненных историй первого посткоммунистического поколения российских феминисток, которые помогли бы объяснить формирование коллективной идентичности. Иными словами, перед исследователем встали следующие вопросы: как «нормальная5′ российская советская женщина приходит к феминизму? Каков механизм формирования новой феминисткой идентичности и рекрутирования в движение?
Методом исследования является биографическое интервью, выполненное в форме беседы. Проведение биографических интервью предполагает руководство повествованием со стороны исследователя (Porta della 1992:69). В данном случае эта процедура заключалась в следующем. Каждой из респонденток была изложена цель проекта — изучение биографий современных феминисток. Затем была сформулирована задача («Расскажите, пожалуйста о себе») и определено общее время беседы (не меньше полутора часов). В ответ излагалась и записывалась автобиография, т.е. авторское повествование о собственной жизни (нарратив). В процессе рассказа интервьюер-исследователь задавала уточняющие вопросы, связанные с разными этапами первичной и вторичной социализации и ресоциализации. По завершении повествования (первичного рассказа) интервьюер обращалась к тем периодам жизненного цикла и тем обстоятельствам образа жизни, которые рассказчица упустила.
В рамках проекта было проведено к настоящему времени 18 биографических интервью в 1995-1996 гг. Исследование не закончено.
Исследование участия в общественных движениях, в частности, в феминистском, имеет специфические сложности. В нарративах феминисток неизбежно присутствует идеологическая и пропагандистская направленность: рефлексии о собственной жизни — неотъемлемая часть феминистской методологии и техники роста сознания (Московский Центр Гендерных исследований 1995). Тренинги, групповые дискуссии, проводимые в настоящее время в России, зачастую под руководством феминистки ориентированных психоаналитиков и психологов, типичны для этих групп. Поэтому основная сложность исследования заключалась в том, чтобы уменьшить, насколько возможно, элемент сконструированности биографии, идеологизированности рассказа участницы движения. Попытки нивелировать идеологизнрованность первичного повествования о жизни включали участие интевыоера-исследователя в диалоге, формирование обстановки доверия и понимания, обращение к фактуре жизненных сюжетов, к нарративам о конкретных событиях, т.е. практически все процедуры, способствующие избеганию предлагаемых респондентками интерпретаций. Впрочем автор исследования вполне осознает как тщетность и невозможность такого избегания, так и присутствие всех тех ограничений, свойственные биографическому методу, на которые с особенным усердием указывают его критики (Батыгин, Девятко 1994).
При реконструкции историй жизни российских феминисток я прежде всего обращала внимания на следующие темы, последовательность которых стала имплицитной схемой интервью:
(1)Первичная социализация: социальное происхождение, семейный контекст, образ жизни в родительской семье.
(2)Вторичная социализация: школьный опыт, группы сверстников в подростковом возрасте, формы детской и юношеской активности, студенческий опыт.
(3)Вторичная социализация: социальная среда, особый круг общения.
(4)Вторичная социализация: типичные женские практики, включающие сексуальный опыт, замужество, репродуктивное поведение, воспитание детей…
(5)Политическая социализация и ресоциализация в период перестройки.
(6)Собственно феминистская социализация или ресоциализация, начиная с первого осознания фактов дискриминации по признаку пола до участия в коллективных феминистских действиях.
Историческая справка о современном феминистском движении в России
Феминистские группы в России возникли сравнительно недавно. Большинство из них появилось на завершающей фазе цикла массовой протестной мобилизации периода перестройки, а именно в конце 1989-начале 1990-х годов (Duka, Komev, Voronkov, Zdravomyslova 1995). При том, что Москва безусловно является центром российского феминизма сегодня, существуют также небольшие феминистские группы в Санкт-Петербурге, Твери, Набережных Челнах, Мирном, Петрозаводске и других культурных и промышленных центрах России. Все эти группы составляют сеть, так или иначе связанную с западным движением. В 1990 г.в г. Дубне под Москвой произошел первый Форум женских инициатив; в 1992 году — прошел второй Форум. Женские инициативы выпускают журналы и информационные листки, которые распространяются по сети в общефедеральном масштабе. Тем не менее движение является замкнутым и самодостаточным. Для него характерна тактика интенсивной мобилизации, при которой рекрутирование ориентировано не на массовость, а на преданность целям-ценностям движения. Значительную роль играют финансовые ресурсы: для многих работа в феминистских инициативах является средством существования, что, впрочем, ни в коем случае не предполагает отсутствия идеологических мотивов и мотивов солидарности. Финансовая заинтересованность вполне уживается с приверженностью феминистским идеалам (иногда в местной интерпретации).
О самоназвании и названии (самоидентификация и идентификация)
Термин «феминизм» стал использоваться для самоидентификации участницами одного из направлений женского движения в России лишь в 1990 — 1991 годах. До сих пор это все еще довольно «темный» термин в российском дискурсе, имеющий негативные коннотации. Одна из респонденток утверждает:
«Российские женщины, объединяющиеся в профессиональные организации, не знают, что такое феминизм. Когда их спрашивают, феминистки они или нет, они отвечают: «Конечно, пет, ни в коем случае». Они отвечают таким образом, потому что считают, что феминизм — это какое-то ругательство.» (М.В.)
Другая рассказчица отмечает отсутствие релевантного языка для описания феминистских установок и опытов:
«Одна из самых больших проблем феминизма… как части борьбы за права человека в России — это отсутствие русских (вербальных) эквивалентов… На русском языке «феминизм», как мне кажется, не существует. И вина в этом во многом. (.) тех, кто себя считает ведущими русскими феминистками, которые сознательно, мне кажется, не хотят этим заниматься. (.) Надо работать, напряженно работать, пытаться искать в языке. …Возникает масса проблем, потому что явление должно быть описано, должно быть проработано… Слово феминизм, я считаю, должно быть реабилитировано у нас в искусстве, в журналистике, в культуре: оно не реабилитировано еще. Оно не имеет смысла, так же, как слово патриотизм (О.А.)
Практически все респондентки отмечают сложность употребления термина феминизм и психологический дискомфорт, связанный с самоидентификацией. Ситуация вербального вакуума и интерпретативного диссонанса может быть описана фразой из анекдота: «место есть, а слова нет». Так, например, рассказчица повествует:
«Я думаю, что в принципе большинство российских женщин по жизни, по судьбе …феминистки, ибо они вынуждены бороться за свои права и борются, и берут на себя всю возможную ответственность — они феминистки, в этом смысле, безусловно, я не могу от этого отличаться.» (О.Б.)
Ей вторит, не сговариваясь, другая респондентка:
«Вся моя жизнь готовила меня для феминизма. Все российские женщины — феминистки, они просто либо не знают этого слова, либо боятся его использовать по отношению к самим себе.» (Т.В.)
В данном исследовании я называю феминистками только тех женщин, которые (а) оказались достаточно храбрыми и убежденными, чтобы идентифицировать себя таким образом, и (б) участвовали в феминистских коллективных акциях. Несмотря на то, что это женщины из разных городов и разных профессиональных групп, в историях их жизни есть много общего и можно попытаться реконструировать их коллективную, хотя и многовариативную, биографию. Исследование подтвердило основное предположение: для российских феминисток типична не только гендерная социализация, общая для всех советских женщин, принадлежащих к образованному классу (тип социализации «работающая мать»), но и некоторые черты, которые делают их особой группой, сензитивной к феминисткой идеологии. Рассмотрим шаг за шагом этапы этой коллективной биографии для того, чтобы проиллюстрировать основной тезис данной статьи.
Самой молодой из респонденток летом 1995 года было 28 лет, самой старшей — 48 лет. Средний возраст составляет 36,3 года — эти женщины в настоящее время находятся в активной фазе жизненного цикла.
Социализация российской феминистки
Родительская семья.
Социальная группа. Все феминистки, которых я интервьюировала, относятся к слою советской интеллигенции. Они выходцы из материально благополучных семей. Это представительницы так называемого советского образованного класса (Голофаст 1992). Среди их родителей по профессии мы встречаем офицеров, университетских профессоров, учителей, инженеров, врачей, журналистов, партийных работников и пр. В большинстве семей оба родителя работающие, что вполне типично для России, где, как известно, в советское время работало 90% женщин (Условия труда… 1992). В нескольких случаях отцы были офицерами, матери — домохозяйками, хотя при этом и имели высшее образование. По словам одной из респонденток — это «такая типичная интеллигентная семья средней руки».
Для этих семей характерна выраженная ориентация родителей на профессиональную и общественную деятельность, анти-потребительская ориентация в приватной сфере (сфере быта), значительная независимость детей, начиная с самого раннего возраста, обусловленная занятостью родителей.
Из интервью:
«У меня была интересная семья: мои родители мной не занимались. (Это повторяется довольно часто — Е.З.). У меня папа был инженер, и в нашем доме все время толклись какие-то молодые рационализаторы. Пробираться можно было, как сейчас помню, к своей постели (.) сквозь чертежи, которые… ровно были разложены по полу, по ним на четвереньках ползала какая-нибудь бригада молодых рационализаторов. А моя мама все время опекала разных молодых поэтов и прозаиков, потому что она была очень хорошим специалистом по языку, и она все время правила им рукописи. Вот, где-то там в углу кучковались еще молодые поэты с моей мамой. Т.е. я привыкла к тому, что в доме всегда была такая очень рабочая обстановка, никакого деления на семейную жизнь и такую общественную, производственную вне дома у нас не было.
И такая постоянная работа моих родителей — это было, в общем-то, абсолютно нормальным явлением.»(Л.Н.)
Обстановка. Описывая материально-вещную среду или обстановку «родительского дома», жилища, где они провели детство и юные годы, женщины вспоминают:
«Я помню, что у нас был такой чулан, в котором предполагалось хранить какие-то старые вещи, но мои родители там хранили книги. Там были стеллажи (.) как клозет, там, где у всех платья висят, там у моих родителей были книги (.) до потолка в чулане. И я там провела, в общем-то, половину своего детства…» (Л.Н.)
С удивительным постоянством респондентки указывают на то, что у них были прекрасные домашние библиотеки, и они чрезвычайно рано приобщились к чтению. Чтение, приобщение к книжной культуре можно назвать важнейшим фактом ранней социализации будущих феминисток.
Из интервью (речь идет о быте 1970-х годов):
«…Книг было дикое количество. Библиотека была замечательная. Все, что я прочла, я прочла дома. Покупались, в основном, книги. Дома в общем ничего не было: не было ни стиральной машины, не было своей машины, не было своей дачи, вообще ничего не было.» (К.Я.)
Еще один пример описания родительского жилья — однокомнатной квартиры, где жило 3 человека — мать, отец и дочь — в 1980-е годы:
«Там была кровать моя, была кровать родителей, был мой письменный стол, который выполнял разные функции. Был какой-то стол, который перемещали из кухни, когда гости приходили, или что-то. Были два или три шкафа. Маленькая комната, там было тесно, там было всего очень мало. Были антресоли, туда запихивалось все. Было книжек традиционно много. (.) Книжки у меня мама коллекционировала, ну, и я соответственно тоже. Это была просто художественная литература, энциклопедия, «Всемирная литература», масса приключенческих каких-то книжек. Я их обожала, очень много читала. Потом, у бабушки с дедушкой была большая библиотека, что-то я у них брала. Ну там русская вся классика, там зарубежная классика… Т.е. я, с детства много читала, очень это любила, я сейчас даже всего не помню.» (О.Б.)
Родительские роли. Для таких семей типичны авторитарные матери, которые «контролируют, управляют и лезут во все», «заботятся и опекают». Вот например, кусочек из интервью :
«(У меня) была очень сильно опекающая мама, т.е. такая… доминирующая, но доминирующая не от злобы, а от любви. Вот этот опекающий вариант, я считаю, очень многому помешал, навредил и т.д. И мама все время (спрашивала)… «что ты съела?», «что ты». (Г.Д.)
Вспоминая авторитарное давление со стороны матери в детстве, другая респондентка комментирует:
«С мамой я, как честный офицер, я ее терплю, хотя уж она по мне ногами походила, всю жизнь прошла… Глубочайшее желание сделать все наоборот, чем у нее (у мамы), конечно, меня в какой-то мере и подтолкнуло к таким вещам, как феминизм…» (Н.Б.)
Необходимо отметить, что и сейчас эти женщины свое детское воспитание идентифицируют преимущественно с материнским влиянием, а не с отцовским. И, как правило, горят о том, что это влияние было жестким и авторитарным:
«У меня заниженная самооценка. Я сейчас как-то стараюсь ее преодолеть, последние годы. (.) Это мама еще дорогая! Потому что она мне всегда объясняла, что я из себя ничего не представляю… Это нормальная советская система воспитания. На самом деле, вот, я смотрю по своим подругам, это почти всем объясняли, что «ты, как бы, никто» (К.Я.)
Что касается отцов, то их присутствие, хотя и является значимым фоном, но практически не вспоминается. Приходящий отец, который осуществлял, по словам одной из респонденток, «дистанционное управление», типичен. Впрочем, это факт советского семейного воспитания:
«Отец мной не занимался — он всегда работал. Я его жутко боялась, пока не накричала на него в 15 лет, и тогда он меня испугался.»(О.Б.)
Часто узнаешь в рассказе об отце облик депривированного советского мужчины , для которого характерен «какой-то комплекс своей нереализованности. А какие-то амбиции в жизни были! И все это у него позже вылилось в то, что он пил…» (Ж.Л.)
Итак, это были дети во многом предоставленные сами себе, приученные к самостоятельности и самодостаточности как в силу занятости родителей, так и в силу, иногда, собственной болезненности.
Бабушка как роль и образ — это необходимый агент советской гендерной социализации.
Большинство советских детей этого поколения посещают детский сад и/или находятся на воспитании у бабушек, недавно ставших пенсионерками. Роль бабушки в советской детской социализации чрезвычайно велика, если не сказать чрезвычайна. «Рассказ о бабушке» занимает значительное место в повествовании о жизни. Он может длиться до часа, и, практически, всегда начинается словами : «У меня была замечательная бабушка5′. Эта фраза сама по себе указывает на эмоциональную значимость образа бабушки, а не только на ее инструментальную функциональность в обществе, где одним из элементов социальной конструкции гендера является стереотип ^работающая мать». Такой стереотип возможен при поддержке второй женской роли в семье- ^помогающая бабушка».
Вот примеры:
«Она (бабушка) рассказывала очень много про свою жизнь. Бабушка у меня очень интересный человек. …Ну, может, она такая русская феминистка, по жизни. Бабушка моя, …хотела быть образованной. Принцип высшего образования был как-то очень важен. (.) В 27 лет стала главным геологом шахты, это был 1937-й год, когда пересажали всех мужчин. А она еще даже не закончила институт геологический. (.) И она стала руководить мужиками.» (О.Б.)
Еще:
«Бабушка моя работала всю жизнь. Не было тогда, как известно, ни декретных, вот этих, ни отпусков по больному ребенку. Она вынуждена была вот так круглосуточно работать в этой своей шахте, у нее было двое маленьких детей… Моя бабушка всегда была лидером так же, как почти все ее сестры. Очень активная женщина, которая привыкла принимать решения сама. С другой стороны, она всегда была уверена в том, что мужчина лучше женщины, и всегда говорила: вот, мужчина — у него ум, ну, это мужчина. Это то, что я слышала в детстве. Ей была ближе как бы такая тяжелая работа и ее семья, которая рядом.» (Н.С.)
Бабушка — важный субъект социальной конструкции гендера и элемент функционирования гендерной системы. Бабушка была необходима, потому что «мама моя работала, отец у меня учился, потом тоже работал. Как и полагается, «бабушка неплохо готовила, традиционные сибирские пироги, пельмени, шикарный холодец (.) С нею дети регулярно проводят лето. Иногда, в случае болезни или командировок родителей, они живут с бабушкой в течение нескольких, как правило, дошкольных лет. Бабушка -это символ дома и семейного воспитания в советской России.
В дальнейшем в подростковом возрасте в принципе характерен протест будущих феминисток против поколения родителей. Идентификация родителей с общественностью и школой, с «другими», а не с собственными детьми, присущая советскому семейному воспитанию, вызывала неприятие у подрастающих девочек. В момент конфликта со школой и со сверстниками родители оказывались не на стороне ребенка, а на стороне его оппонентов, оставляя его одного. Часто дети воспринимали такую позицию как предательство по отношению к себе или как лицемерие. Эта обида запоминалась и помнится до сих пор, что видно из нарративов. Впрочем, фрустрация не означала, что родители одновременно не внушали уважения. Этот сложный комплекс чувств — сочетание обиды, неприятия, отторжения с любовью и уважением — типичен для девушек.
Из интервью:
«Я считаю, что (.) мое поколение, — это опыт жизни всех моих подруг -наиболее преданное своими родителями. Это не моя проблема, ничего подобного, со всеми так поступали.» (Н.Б.)
Еще один пример:
«Вообще мы были такие «протестантки», это была довольно смешная семья, потому что у нас были очень видные… родители: знаете, такие высокие, красивые, полные, всегда шикарно одетые… И мы две (сестры)-какие-то такие заморыши, мы от этого всего отказывались…» (К.Я.)
Школьные годы
В возрасте семи лет девочки поступают в советскую общеобразовательную школу. Это талантливые дети — «отличницы» или» по крайней мере, «хорошистки», зачастую любимицы учителей, а иногда их называют и «совестью класса». Активность в школьные годы проявляется и в учебе, и в общественной жизни. Прежде всего, это яркие фигуры классного коллектива, официальные активистки и/или неформальные лидеры школьной жизни. Пионерская и, позднее, школьная комсомольская активность -заметные факты автобиографии. Нам надо помнить этот факт советской социализации, потому что для нового российского поколения такие формы детской общественной активности уходят в прошлое со всеми их минусами и плюсами.
Вспоминая школьные годы, респондентка рассказывает:
«Ответственность была очень высокая, я была председателем совета отряда и всегда (моей обязанностью была — Е.З.)- редколлегия…» (Ж.Н.)
Или:
«Я была (.) лидером в классе, маму гоняли все время в школу и объясняли, что я — лидер малой оппозиции. Отца вызвали в школу, я помню, он сказал, а что она сделала такого плохого? На что учительница сказала: она на меня смотрит наглым глазом. Он говорит: на меня тоже! Что я могу сделать? Это ненаказуемо. Но училась я хорошо.» (К .Я.)
Еще один пример:
«В 8-м классе я стала отличницей. И я стала председательницей городского клуба старшеклассников «Гренада». В этом клубе была очень интимная атмосфера. На самом деле, это была такая сплоченная компания, которой для того, чтобы собираться вместе, нужно было организовывать какие-то городские мероприятия.» (Н.О.)
Одновременно, в семье они обучаются быть прилежными и исполнительными. Они, очевидно, ориентированы на школьные успехи. Успеваемость в школе отмечается всеми как высокая, хотя и не всегда ровная. Именно тогда закладывается работоспособность и ориентация на публичные достижения, честолюбие, поддержанное и семейными стандартами родительского отношения к работе.
В поздние комсомольские годы, однако, у многих из них происходят изменения в сфере общественной активности. Иногда эти девушки «замещают» общественный активизм контркультурным образом жизни и полудиссиденской деятельностью. Это вариант «компенсации» «общественного темперамента» характерен для жительниц столичных городов из поколения постарше (1950-х годов рождения), которые всю свою юность прожили в контексте режима застоя. Для более молодых и, как правило, жительниц провинциальных городов, родившихся в 1960-е годы, характерна политическая социализация «комсомольцев – неформалов» предперестроечного и перестроечного времени.
Как правило, в рамках семейного воспитания они получают дополнительные навыки и знания. Это «стандартные воспитательные наборы для детей из культурных семей», состоящие из музыкальной школы, курсов иностранного языка, фигурного катания, драмкружка, литературного клуба. Спортивные занятия — для воспитания тела, художественно-творческие -для воспитания души, языки — для воспитания интеллекта.
В целом опыт клубного активизма , связанный, вместе с тем, с дополнительным образованием , — очень типичен для них. А что такое клубный активизм? В период застоя — это неформальная инициативная среда досуговой деятельности, тот «бульон», где формируются культурные практики, где молодые люди получают возможность реализовывать себя и получают навыки организационного активного поведения. Специфическая роль таких клубов как зародышей гражданского общества в России обсуждается в социологическом дискурсе (Shiyapentokh 1989, Alapuro 1993). Итак, для школьной социализации феминисток оказались характерны: хорошие показатели школьной успеваемости, стандартные наборы дополнительного образования для детей из интеллигентных семей, опыты пионерского, комсомольского и клубного активизма.
Юношеские годы
На мой взгляд, юношеский опыт наиболее важен для политической социализации будущей феминистки (Шуман и Скотт 1992, Mannheim 1952). Несмотря на определенное сходство в жизненном пути всех советских российских женщин образованного класса, опыт юношества у моих респонденток достаточно специфичен. Исследование показало, что все они прошли через опыт тех или иных неформальных образований — предстуруктр гражданского общества — тех социальных ниш, где развивалась инициатива и допускалась относительная свобода самопроявления, отличная от доминирующей культуры .
Посмотрим, как складывалась жизнь будущих феминисток после окончания школы (по.сле 16 лет).
Политический контекст и «уход в себя». Юность этого поколения, так же, как детство и отрочество, пришлись на тот период советской истории, который получил название застоя — конец 1970-х — начало 1980-х годов. Это период максимального развития коррупции, двойных стандартов и «расхождения между словом и делом» (Левада 1993). Этот период в рассказах о жизни называется «безвременьем, где один день похож на другой, и ничего не происходит столетиями.»
Конфликт с родителями в ряде семей (особенно номенклатурных) приобрел в юношеском возрасте характер конфликта поколений, протеста против лицемерия советского образа жизни.
Из интервью:
» Я не была никогда диссидентом, я не думала, что надо изменить строй. (Однако,) мне ближе была компания… такая художественно-консерваторская, где выпивали, говорили о дзэн-буддизме и так далее. А вопросы карьеры… Ну, не знаю, не нравилось мне все это. Ну, может быть, я была нормальным человеком просто… Мне не нравились родители собственные — их политические взгляды меня совершенно не устраивали… Я была очень интравертный человек, а вся эта жизнь была очень экстравертна: слишком активна, слишком много гостей, слишком весело… Мне нравилось сидеть у моря, читать шведские, норвежские книжки…» (К.Я.)
Юношеская «интравертность» как защитная эскапистская реакция против . лицемерия советской публичной жизни сильно выражена в юношеские годы. Сначала это был «уход в себя» от семьи, затем от советских разрешенных образцов общественной активности, а, впоследствии, и от профессиональной карьеры. Т.е. для целой группы феминисток, принадлежащих к старшему поколению, юношеская рефлексия привела к отказу от амбиций и привычек детства, отказу от себя.
Университеты. Все будущие феминистки были ориентированы на получение высшего образования. Эта ориентация была поддержана
родительской семьей. Высшее образование — «это даже не вопрос — это естественно». Профессиональная карьера и материальная независимость были эксплицитно сформулированными целями их жизненного пути. Большинство из них получили дипломы высшего образования. По профессии среди респонденток мы находим инженеров, музыкантов, писательниц, журналисток, экономистов, социологов, юристов и пр. Некоторые их них имеют два высших образования и научные степени.
Есть, однако, исключения из этого правила. Но и в тех случаях, когда феминистки не получают высшего образования, они ориентированы на него и на студенческую среду общения. Такое исключение лишь подтверждает правило.
Для девушек из провинциальных городов начало самостоятельной жизни связано с переездом в столичный город (Москву-Петербург) и поступлением в вуз. С пафосом чеховских героинь респондентка вспоминает:
«Да, бежать, бежать. В Москву, в Москву, просто «Три сестры», просто единственное, о чем я мечтала. (.) Я помню, у нас школа была недалеко от виадука, где поезд на Москву шел, и, вот, он шел в конце первого урока. Вот, точно, Чехов. И мы с моей подругой, она: «Поезд, поезд, поезд… а-а, в Москву, в Москву!» Да, и поэтому я считала, если я из провинции еду в столицу нашей родины, то тут все более образованные, тут музеи, тут все…» (К.Я.)
Большинство рассказчиц отмечало, что они поступили в высшие учебные заведения без взяток и блата, иногда не с первой попытки. Впоследствии часто совмещали учебу с работой. В тех случаях, когда блат все-таки имел место при поступлении на престижные факультеты, он приобретал лишь характер рекомендации при прочих равных условиях. Например:
«На международное отделение я поступила по блату… Но я действительно должна сказать, что, поступив, я в ужасе поняла, что я подготовлена почти лучше всех.» (К.Я.).
Образ, который с легкостью реконструируется из их рассказов — это образ человека, который сделал себя сам , используя культурный капитал семейного воспитания и личных способностей.
И затем наступает период острой относительной депривации , Реальность не соответствует ожиданиям — возможности самореализации в разрешенных формах деятельности имеют мощные барьеры. Большинство девушек испытывают острое разочарование в советской системе высшего образования, особенно в сфере социальных и гуманитарных наук. Их социальный активизм периода ранней юности за эти годы снизился или вовсе «сошел на нет». Прежде очевидный общественный темперамент, воспитанный родителями, школой и клубными практиками, подавляется системой.
Огромное раздражение вызывало идеологическое давление, которое практически шло вразрез с убеждениями и привычными практиками молодых женщин. Аполитичность и антикоммунистические настроения часто формировали эскапистскую позицию. Лишь одна из респонденток стала членом КПСС, и это произошло на волне горбачевского призыва в 1989 году.
Общее правило таково:
«В комсомольские студенческие годы уже стыдно было быть активной… Меня не могли сподвигнуть ни на что, понимаете,: ни на участие, ни на… Я не говорю про вступление в партию, это как-то вообще было невозможно… Ну просто ни на что…» (К.Я.)
Вот до сих пор, как мне представляется, истории будущих феминисток соответствуют некоторым типичным сюжетам из жизни советских российских горожанок, принадлежащих к образованному классу.
Потом в нарративах излагаются иные практики, отличающие их от тех, кто не станет себя идентифицировать с феминизмом. Это другое — та специфическая среда , (социальная сеть, mileu), в которую они входили в период юности (некоторые раньше, в возрасте 15-17 лет, некоторые позже, когда им было уже за 20, в период перестройки). Эта среда представляла контекст их политической социализации
Среда — тусовка — общественное движение. Я считаю, что именно эта среда, о которой речь пойдет ниже, и давала тот опыт, который привел этих женщин к феминистским убеждениям и самоидентификации. Эта среда являлась той экологической нишей, где формировались их предпочтения и ценности, осваивались и рутинизировались практики. Таких «сред» в ходе интервью было названо несколько. Рассмотрим предложенные рассказчицами варианты. К ним относятся — творческая котркультурная среда; хиппи и рок-культура; интеллектуальное движение, альтернативное советской научной школе.
В это время молодые женщины уже отделены от родительской семьи. Это происходит либо в связи с их переездом в центральный город из провинции, либо по, так называемым, семейным обстоятельствам: есть комнаты бабушек, переходящие к внучкам; есть ранние браки, которые становятся причиной и/или поводом отделения от родительской семьи. Одним словом, характерно, что все респондентам довольно рано начали жить отдельно от родителей.
Вот узнаваемый рассказ:
«…Уже после 10-го класса я жила одна. И жизнь у меня была такая лихая и крутая, там у меня такой был салон, где собирались всякие, там, хиппи и фарца, и все, там, поэты, диссиденты. Все время ментов вызывали, ну, все так, как обычно бывает в таких ситуациях, квартирные выставки, все дела…» (Н.Б.)
Семью заменяют круг друзей, «клубящаяся по мастерским среда», городские контркультурные кафе. Эта общественная жизнь является одновременно и приватной сферой. Эти среды не были прямо диссидентскими (никто из моих респондентов не говорил о своем участии в антисовесткой деятельности), но часто их называют «диссидентствующими». Рассказы о своей среде, своем круге в интервью пространны и образны.
Для этих сред характерны политический критицизм, имплицитная оппозиция советскому политическому режиму и образу жизни, тесные неформальные отношения, ориентация на западный образ жизни (каким его воспринимали тогда), сексуальная свобода. В этой среде говорилось «нет» советским практикам и советским лейблам. Позднее возможность «быть другой» помогла женщина из такой среды идентифицировать себя как феминисток, т.е. использовать самоназвание, которое вызывает протест у массового человека. Люди этой среды — российские ваганты периода застоя, в среде которых женщинам отводилась традиционная вторичная роль — музы, наперсницы, подруги и сексуальной партнерши. Приведу рассказы о среде.
«Это был просто рассадник антисоветских идей… И там нам читали -я еще была совсем юная — один выгнанный за антисоветчину аспирант читал нам лекции Левады и давал нам их конспектировать. И я их как бы вот просто наизусть знала. И для меня было колоссальным потрясением; я считала в те годы, что Левада — это вот Солженицын…» (О.Б.)
Роли:
«…Какие-то нити пронизывали вот эти все мастерские художников; я подрабатывала натурщицей у этого художника, потом у его друзей; туда ходили поэты, туда ходили эти хиппи, это все была одна среда… эта клубящаяся по мастерским среда.» (О.Е.)
Описывая свою роль и место в этой социальной сети, респондентка рассказывает:
«Я (.) очень высокого была о себе мнения, сидела такая, знаешь, писюха и в кафе сидела и писала, значит, свои эти самые… Тут же рядом сидели проститутки профессиональные, которые нас дико любили, нам все про жизнь объясняли, покупали мороженое, потому что у нас были деньги только на кофе. Тут же сидели хиппи, там вся эта наркота, уголовка, в кафе… Ну в общем, как бы я там довольно рано оказалась, и мои политические пристрастия довольно быстро сформировались.(Б.)
Тусовка — вот одно из имен такой среды. Значение этого термина легче реконструировать иностранному исследователю, этнографу советской реальности, которые смотрит на нее «со стороны». Томас Кушман, посвятивший исследование советской рок-культуре, пишет о тусовке таким образом:
«Контркультура может быть описана как тусовка в широком смысле, в которую вовлечены тусовщики, которые ценили, дорожили и разделяли альтернативные опыты, практики или хепенинги в мире советской современности…Сама идея тусовки ассоциируется с альтернативным коллективом, собранием индивидов, объединенных общим интересом к тому, что не является частью официального советского мира.» (Cushman 1995:92)
Политический климат среды способствовал тому, чтобы будущая феминистка утверждала:
«Я сформировалась в ненависти к социализму, (.) это вот то, что было самое определенное, у меня на лбу была написана гражданская позиция… во все времена.» (Н.Б.)
Для такого круга характерна усиленная творческая и интеллектуальная работа, обладавшая для рассказчиц чрезвычайной привлекательностью. Приведу несколько выдержек из интервью.
О творческом клубе :
«Ощутив всю эту ауру, я совершенно в первую секунду просто пала жертвой этой атмосферы, и для меня вопрос был решен однозначно… И все…. была атмосфера, это был клуб,.. где сидели молодые ребята, ну, как бы, скажем, ученики шестидесятников, которые в тех условиях …делали какое-то тихое хулиганство, они делали вот эту полоску в газете для подростков, где обсуждали все. И где на самом деле печатались:
Окуджава, которого тогда не печатали; там были какие-то материалы из вроде бы там уроков литературы — что-то такое из моих любимых 20-х годов; там был такой живой разговор, там была масса юмора. Но главное — там была фантастическая совершенно атмосфера вот такого… для меня это было очень все ново и непривычно, какая-то творческая очень, такая энергетическая и удивительно полная — полная действительно творческих этих импульсов. Поэтому я туда рвалась, я прогуливала уроки, я туда приходила и на все заседания ходила. И когда у меня еще стало получаться, то тут это… какая-то осмысленность существования.» (1976 год. О.Б.)
Об интеллектуальном движении:
«Мы ходили на семинары, и это была действительно очень тщательная работа. Т.е. мы читали книжки, (.) друг другу доклады делали. Причем доклады как связанные с книжками, так и не связанные с книжками. У него (лидера группы — мужчины) такой сильный понятийный аппарат, и он как-то всех вот так вот вытягивал в слой понятийной работы.» (Л.О)
Тусовка — как среда межличностного неформального иконткультурного общения, в которой сильны диссидентские настроения и интеллектуальная творческая фантазия — была чрезвычайно притягательна.Она становилась образом жизни.
Ниже представлен пример того, как проходил день работы интеллектуального выездного семинара, длившегося иногда около недели:
Он (лидер группы — мужчина) читал лекции по философии, по истории и по логике, и по ходу игры проводились рефлексивные мероприятия. И часто очень затягивалось это до часу ночи. А потом, он считал, что нужно плясать. И врубали музыку громкую в зале где-нибудь. все страшно-страшно прыгали, сгоняли какую-то энергию и уже расходились спать. Но часто не спали вообще круглосуточно. Потому что группы работали в совершенно безумном режиме, изобретали практики жизнестроительства и всего чего угодно, в совершеннейшей эйфории и восторге.» (Ж.Н.)
Рефлексия как элемент жизни тусовки приводила к росту самосознания участников таких движений:
…Шло такое распредмечивание, проблематизация людей, всей предыдущей жизни, неправильностей этой жизни — это называлось «выдергивание коврика из-под ног»: иногда люди очень сильно падали и расшибались.» (С.Б.)
Молодые женщины проводили в этом кругу дни и ночи. Личная сфера была и публичной. Их сексуальный опыт, а иногда и супружеский также, был связан с этой средой.
Как указывают и другие авторы, описывающий тусовку, промискуитетные отношения для некоторых из таких сред были вполне типичны (Cushman 1995).
По словам одной из респонденток:
«(В этой среде переживалась) сексуальная революция, такая борьба с социализмом в постели. Все что «нельзя», значит мы зам сейчас вот покажем.» (Н.Б.)
Для молодых женщин включение в эту среду длилось вплоть до начала перестройки (1986), т.е. практически в течение нескольких лет в решающем для политической социализации возрасте.
Это был круг, чрезвычайно ценный для наших героинь. Ценна была политическая атмосфера, интенсивность творческой деятельности, атмосфера дружественности. Такая среда способствовала росту самосознания. Однако именно рост самосознания и рефлексивные практики среды способствовали осознанию дискриминации. Росла сензитивность по отношению ко всем формам дискриминации. Атмосфера дружбы, творчества, интеллектуальной деятельности и антисоветской солидарности мотивировала их к протесту против дискриминации по признаку пола, которую они испытывали в этой же среде. Постепенно гендерная иерархия и связанный с нею нравственный климат стали вызывать неудовлетворенность.
Одна из героинь, которая была близка к этой среде, но сознательно дистанцировалась от нее, рассказывает:
«…Абсолютно мне не нравилась (контркультурная атмосфера). Мне не нравились морально — нравственные отношения внутри этого. Я сидела и молчала вес время. Мне не нравилось все, потому что мне казалось, что это все вранье. Мне не нравилось, что там рождаются дети, которых потом бросают. Вот это я помню. Что это все идет за счет кого-то. Что весь этот выпендреж идет именно за счет какой-нибудь несчастной дуры.»(К.Я.)
Другая женщина, отдавая должное интеллектуальной атмосфере и сильному, почти харизматическому, мужскому лидерству, тем не менее отмечает:
«Это (интеллектуальная игра — Е.З.) очень мощное оружие манипулирования людьми…. А в игре они как бы (.) разрушали людей очень сильно, как бы не давая ничего взамен…. Их как бы переиначили, раскачали, и они уже потом не попадают в ритм общий и выбиваются, либо сами уходят, либо их увольняют (с работы). (.) Нельзя распредмечивать так людей, нужно давать тогда что-то взамен. Хотя это были хорошие годы, по постоянно были какие-то срывы. И видела я, (.) что они высасывают (энергию).» (Ж.Н.)
Гендерная социальная организация тусовки была традиционно патриархатной. Вот как описывает ее в контексте интеллектуального движения одна из его участниц:
«Там было много умненьких девочек. И было понятно абсолютно, что… структура отношений такова, что есть как бы некоторая… прорывающаяся группа и есть информационно обеспечивающая часть. И понятно было, что девочки должны писать рефераты…» (Н.О.)
Таким образом разделение ролей было традиционным: лидерские » мужские, вспомогательные — женские. При смешении личного и общественного, характерного для таких сред, харизма лидера-мужчины в общественном движении имела тенденцию превратиться в образ желанного возлюбленного и партнера в частной сфере. Описывая восприятие женщинами мужчин- лидеров группы, рассказчица свидетельствует:
«У девочек было очень много личных трагедий. Поскольку на самом деле было непонятно, что их двигало: то ли страсть к какому-то мужчине как мужчине интересному, блестящему, сексуальному, как угодно; то ли возможность приобщиться через какого-то лидера к какой-то вот такой очень яркой, наполненной, интеллектуальной жизни… Это все-таки… всегда и то, и другое, но просто я хочу подчеркнуть этот момент, который был довольно своеобычным. Т.е. вот эта вот страсть к интеллектуализму — она была страстью у девочек… И, вот, этот момент — разобраться все-таки с собой, с этим различием между человеком и женщиной — он был определяющим.» (Н.О.)
Ощущение несправедливости приводит к разочарованию и последующему когнитивному освобождению от зависимости от бывшего значимого другого. Примеры такого переживания, связанного с личным кризисом, приводятся во многих нарративах.
Из интервью:
«У меня был большой личный кризис, который начался несколько лет назад, когда я поняла, что люди, которые для меня долгие годы были каким-то эталоном во всем — какие-то мои учителя, какие-то старшие, какие-то люди, которые были, ну, просто более чем авторитетны, лично очень важны, — что они не всегда как-то себя ведут по жизни… Когда этот человек… отказался на суде признать ребенка этой девушки и что-то долго по этому поводу говорил, для меня и, кстати, для одной из моих учительниц, которая про него книжку хотела писать… Она отказалась про него писать книжку и заболела физически. Я физически не заболела, но вот это пример такого отношения… И вот такого рода вещи, они очень болезненны, как-то болезненно я их очень переживала.» (Н.Б.)
Постепенно росло противостояние женщин таким практикам. Вот тут-то и появились женские группы как один из вариантов противодействия иерархическому строению организации, связанного с гендером:
«..Мы начали собираться в такой кружочек, и как бы делать всякие занятия для себя. Потому что было как бы понятно, что нужно как-то понять, что такое быть женщиной в таком очень специфическом коллективе… У нас возник чисто женский кружок,.. потому что как бы чувствовался момент очень сильной несправедливости и несоответствия наших интеллектуальных амбиций такой внутренней социальной организации… Мужчины туда не ходили, мы их особо и не приглашали как-то, нам было достаточно хорошо друг с другом. Вот, у нас был этот кружок, мы в нем собирались, там писали всякие истории, потом у нас начали какие-то накапливаться работы… Конечно, спасибо ему (лидеру), он как-то сделал такой большой, в общем-то, жест доверия.» (Л.О.)
Итак, эта контркультурная среда- тусовка- общественное движение стали референтной группой для молодых женщин. Именно такая среда способствовала росту их самосознания, и сделала их чуткими к любой форме дискриминации в том числе к той, которую они там испытывали.
Профессиональная деятельность в период застоя
Обратимся теперь к трудовому опыту этих женщин в годы застоя. Мой тезис прост — в годы застоя мотивация к труду понизилась. Первоначальная ориентация на карьеру у многих сменилась эскапизмом. Итак, начало профессиональной карьеры. Те из респонденток, которые получили распределение по окончании высших учебных заведений, были крайне недовольны той рабочей атмосферой, с которой они столкнулись. Застойный период сливается в непонятный срок для них, по выражению одной из респонденток. Это «социальное безвременье». Если изначально они были ориентированы на карьерные достижения и профессиональный рост, то столкновение с социалистической культурой труда и соответствующими ей практиками способствовало развитию отчуждения и неудовлетворенности как основных характеристик их отношения к труду. Ориентации на карьеру были вытеснены ориентацией на приватную жизнь и квази-публичную активность в контркультурной среде.
Объясняя изменения в своей трудовой мотивации, респондентка отмечает:
«Я не могла работать как журналист, потому что у меня с двойным сознанием очень плохо было. Т.е. я не могу существовать, если я себя не уважаю, я как бы вот на этом держусь: если я себе перестаю уважать — ну и что тогда? А тогда еще в возрасте в таком юном — это очень обостренное чувство у меня было…» (К.Я.)
Другая рассказывает:
«… Ну в общем как бы, я была никто….Пока не рухнул социализм…» (Н.Б.).
Объясняя свои тогдашние установки рассказчица уточняет:
«У меня не было каких-то политических таких страшных приятелей-неприятелей, но просто мне не хотелось ни в чем участвовать: мне хотелось найти такую работу, желательно издательскую или редакторскую, чтобы (.) было какое-то дупло, куда сунешь работу -потом тебе оттуда новую работу, и просто никого не видеть и ни в чем не участвовать.» (К.Я.)
Коренным образом изменилось отношение к работе в период перестройки. Вновь проявилась ориентация на профессиональный рост, и для многих включение в феминистскую тематику было связано с работой. Это типично для тех случаев, когда женщины занимались профессионально женским вопросом — либо изучением женской занятости в сфере экономике, либо темой молодой семьи в женском журнале. Но об этом позже…
Приватная сфера в годы застоя могла быть другим каналом самореализации для этих женщин. Довольно часто в их жизненных историях звучит такой сюжет: относительно рано, в студенческие годы они начинают жить одни или выходят замуж и отделяются таким образом от родительской семьи. Некоторое количество любовных сюжетов и незапланированной беременностью, — все это типично для опыта современной советской женщины. В биографиях часто присутствуют рассказы об абортах, представляющих собой один из самых страшных и унизительных опытов, если не сказать, практик советских женщин.
Вот как описывает историю своего замужества одна из рассказчиц:
«Второго аборта я испугалась, а он разлетелся жениться, и мы -поженились. Оказался — алкоголик. … Был художник, оказался алкоголик. Т.е. натуральный алкоголик, когда человек напивается до состояния невменяемости, хулиганит, орет, швыряется ботинками. Вот, два раза я уходила, на третий я ушла совсем. Так что мы женаты были, наверное, всего полтора года, из них уже полгода я вообще как ушла, а в промежутке я была то беременная, то рожала, то уходила. После этого я замуж не выходила.» (О.Д.)
А вот совсем безопасное начало, обещающее семейное счастье:
«А потом появился С. — неуемная, первая такая любовь… я его просто как бы боготворила. Он был очень талантливый человек, учился в нашем институте, на семь лет старше меня, очень интересный, очень трудолюбивый…. Когда я вышла за него замуж…, я его очень сильно любила. Я не хотела жить дома, я хотела жить с ним. Я хотела жить с ним, вот просто жить каждый день.» (Н.О.)
Кончается эта история тем же: «Он как-то сломался…» Следует развод по инициативе жены.
Для опыта советской замужней женщины характерно разочарование советском типе семьи. Семейная жизнь — это непосильная нагрузка двойной или тройной занятости на работе, дома и по обеспечению семьи, частые случаи мужского алкоголизма и отсутствие помощи по дому со стороны мужа. Все это, впрочем, описано в известной в свое время повести Н. Каранской »Неделя как неделя».
Описывая динамику супружеской жизни, респондентка вспоминает:
«Потом начались такие запойные явления, когда он на меня очень агрессивно нападал, он начинал ругаться матом и.. обзываться…он, например, мог вечером не прийти ночевать. Он уходил, они там пили пиво, отдыхали, к ним ходили девчонки, а я почему-то — не знаю, почему, но я занималась и дома сидела, и очень любила хозяйство: я любила печь пироги, готовить. И часто было так, я жила в районе, который семь километров лес, поселок так называемый, и я бежала за ним ночью, в три часа, до трех часов его ждала, зимой и летом бегала.» ( Е.Щ.)
«Он паразитировал на мне, потому что все пропивалось… Да, я работала, например, до 9-10 часов, И я работала очень поздно, а потом ехала к нему сразу с работы. И всегда он меня встречал: «Деньги везешь?» (P.O.)
В отличие от многих других женщин с подобной историей семейной жизни, мои респондентки не были готовы к предписанному терпению. Очевидна прежде всего сложность для профессионально ориентированной женщины, будущей феминистки, смириться с ролью супруги, как она определена гендерной системой советского общества:
«… Когда мой коллега-мужчина приходит домой, я знаю, что его кормят, поят, обстирывают, обглаживают и т.д. Выпроваживают домой наготове, даже сбегают и книги принесут из библиотеки, которые нужно. Я же, когда прихожу домой, я должна кормить, стирать, обувать, еще успевать читать, анализировать, писать, и т.д. Я все это делаю за счет своих внутренних физических резервов. Почему? Потому что, опять же мы воспитаны так, что все это должна делать женщина… И везде эта раба; а фактически идет как неоплачиваемая работа. Этого не замечают допустим, мужчины все во всяком случае, и этого не замечают очень многие женщины. А когда они начинают это замечать, они начинают думать; а зачем вообще рядом с ней вот этот мужчина, которого она корми, поит, обстирывает, получает от него что: постоянное ворчание, постоянное брюзжание, и т.д., и т.д.» (Н.В.)
И вот еще одно выражение неприятия советского варианта брака:
«Что такое семья? Если мужчина говорит, что для него семья это:
….»чтобы он пришел домой — и перед ним ужин стоял, — то я ему говорю, что мне тебя очень жаль. Потому что, видимо, ты себе искал жену по принципу кухарки и домохозяйки. Я могу тебя поздравить, ты нашел, видимо, кухарку себе, по вслед за этим перед тобой встанет другая ; проблема…: тебе нужно будет найти любовницу. Потому что это очень трудно все совместить. Ты найдешь любовницу — перед тобой встанет вопрос: тебе нужна будет интеллектуальная подруга, которая могла бы быть твоим другом, собеседником и т.д. У нас так и живут, ряд мужчин, ведь по несколько семей имея. Т.е. они не могут жить с одной женщиной в силу того, что эта женщина не может совместить в себе вот все эти роли как следует. А мне кажется, что если ты мужчина и тебе нужен, | извините, ужин дома на столе, то ты должен заработать столько, чтобы ты мог завести себе домохозяйку — и платить за этот труд, тогда у тебя будет ужин, завтрак, обед. А не жену заставлять успевать и ужин делать, и в постели, значит, быть прекрасной, еще и па работу ходить, детей уметь воспитывать, и т.д., и т.д.»(Н.В.)
Ролевой конфликт и рассогласование ожиданий в сфере семейной жизни приводят к разочарованию в браке когда он построен на патриархальных принципах. Рассказывая о семейных конфликтах, приведших к разводу, одна из женщин вспоминает:
«У нас не было объективных каких-то проблем. Проблемы были чисто субъективные, но они оказались очень важны. Но конечно, на самом деле, ему нужна была такая женщина, которая была бы традиционной организаторшей его жизни и фактически такой секретаршей широкого профиля. И мои притязания в плане личных интересов он воспринимал со страданием. Я, например, была потрясена, когда я писала диссертацию он меня спрашивал: ты написала диссертацию потому, что плохо ко мне относишься? — это цитата, меня это несколько удивило. Хотя где-то там на людях он мог очень долго этим хвастаться.»(О.Б.)
Во фрагменте, приведенном выше, рассказчица прямо указывает на фактор относительной депривации по ее словам, «субъективный фактор», который оказался причиной семейной драмы. Об абсолютной депривации -плохих жилищных условиях, низком уровне доходов — здесь речи не идет. Рефлексируя о причинах разрушения семейной жизни, которая еще недавно казалась счастливой и прочность которой, казалось, была гарантирована общим ребенком, семейным достатком, собственным жильем в отдельной квартире и престижными занятиями как мужа, так и жены, рассказчица продолжает:
«Нужна постоянная готовность идти на компромисс совместного проживания с кем-то. Потом мой бывший муж стал пить, перестал представлять всяческий интерес как мужчина, хотя он был достаточно молодой человек. (.) А потом, это же действительно, как болезнь, токсикомания. Тут сохранялся брак только в том случае, если вторая сторона — как правило, женщина — шла на глобальный компромисс, отказываясь на 80-90% от каких-то собственных интересов, притязаний и т.д., т.е. лишь сопровождая его…» (О.Б.)
Итак развод — это тот опыт, через который прошло большинство моих респонденток. Единственным исключением (и показательным) была женщина, вышедшая замуж в 30 лет, т.е. поздно, по советским меркам. По ее утверждению, ее муж также является феминистом. Развод в данном случае -общественно значим как мучительное личное решение, принятое женщинами, способными более идти на компромисс и жертвовать своей собственной жизнью ради кого-то. Развод может быть интерпретирован как сознательный символичный отказ от роли советской жены — воплощенного терпения, подруги, «спутницы жизни» и жертвы. Это протест против советской стандартной системы и ее базового контракта (Rotkirch, Temkina 1995).
Причиной разводов объявляется и «распад личности» мужа, и то, что он перестал быть мужчиной, хотя был еще совсем молодой человек», и бытовое пьянство и хулиганство», и (во время перестройки) идеологические разногласия. Характерно при этом, что женщины осознают социальную обусловленность судьбы супругов или партнеров. Они часто повторяют тезис, проливающий свет на жизни многих мужчин при советской власти:
«Он был талантлив, и потому у него был постоянный комплекс неполноценности. Он не мог реализоваться в этой стране при этом режиме, он пил постоянно…» (М.Н.)
Чувство самосохранения и самозащита выталкивали женщин из такой семьи. Расхождение их социализации с гендерной системой приводило к личному кризису. Они были социализированы как независимые автономные личности, а советская гендерная система предписывала им роль «спутницы жизни.
В зависимости от возрастной когорты феминисток можно говорить о разводе, пришедшемся на период перестройки и трансформации вообще, и о разводе «доперестроечном». Надо сказать, что перестроечный развод особое социальное явление. Он является симптомом разрушения всего советского образа жизни, казавшегося сложившимся и устойчивым. Развод в период перестройки может быть интерпретирован как символ социализации — отказа от старых образцов в приватной сфере, не совместимых с новыми возможностями, новыми практиками и тенденциями демократизации. Любопытно, что в числе наиболее важных решений, принятых ими в течение жизни, женщины неизменно называют развод. приговор был таким образом подписан не браку как таковому, а браку старого советского типа, который оказался не способным к изменениям, стребованным временем. Демократизация с трудом происходила в обществе, но в приватной сфере и в сфере интимных отношений часто она была невозможна (Giddens 1992).
«Я шутила, что мой брак — это вообще жертва перестройки. Если бы не это (реформы), мы бы продолжали жить, как Филимон и Бавкида, и трубили бы до самой смерти.» (Н.Б.)
Это означает, что сензитивность к иерархическим структурам, несправедливости, неравноправию повысилась у будущих феминисток в период перестройки, и развод такого рода можно интерпретировать как акцию демократического протеста против советской гендерной системы. Опыт развода создает новое отношение к браку, которое постепенно становится программным.
Из интервью:
«Да, вы знаете, я в общем-то ни разу фактически, наверное, не пожалела в общем о том, что я развелась. Потому что, видите, в чем дело: я человек такой довольно общительный, у меня масса контактов, масса связей, у меня даже есть любимый человек на сегодня… Единственное, что я думаю, что может быть я больше не должна вступать в брак вот в том смысле, как это обычно делается (выделено мной — Е.З.) Потому что так много пишут, что любовь и брак это вещи разные, что у нас такой тяжелый быт, что вот эти чувства о быт разбиваются… Я не вижу сегодня необходимости для себя вступать в так называемый законный брак. Мне кажется, что людей должны объединять несколько другие вещи. В конце концов, можно составить брачный контракт, совсем необязательно регистрировать эти свои отношения.» (В.Н.)
Большинство из интервьюируемых имеют также опытматеринства. Рождение и воспитание детей заставило их по Новому оценить свой собственный позитивный и негативный опыт гендерной социализации. Мне хотелось бы подчеркнуть роль родительства — материнства советского типа -в процессе роста феминистского сознания.
Прежде всего ощущается воспроизводящаяся модель символического отца или отсутствующего отца. И независимо от того, замужем женщина или нет, ее собственный отец и отец ее ребенка — это фигуры, посещающие дом, но не живущие в нем полноправно. Конечно, с разводом эта роль «приходящего папы» усугубляется. Вспоминая детство своего сына, мать рассказывает:
«Он (бывший муж) практически не принимал участия в воспитании ребенка. Особого желания помогать не высказывал. Он периодически звонил, он так до сих пор как бы периодически звонит, но это как бы не является регулярной частью нашей жизни. Я в общем-то никогда не говорю «нет», когда сейчас сын с ним встречается; но это просто приобрело очень смешные формы сейчас.»(Н.О,)
Еще один пример:
«Алименты он платил, очень маленькие. Были какие-то периоды, когда 4 рубля с него вычитались. Дополнительно сверху он ничего не давал, с ребенком он не виделся. Ну, свекровь его за руку всегда приводила, раз в год на день рождения к ребенку. «(О. Д.)
Опыт материнства без поддержки отца содействовал формированию автономности и, независимости сильной женщины, ответственной не только за свою жизнь, но и за жизнь своего ребенка. Такая женщина- мать становится главой семьи. Она вынуждена совмещать роль добытчика (breadwinner — традиционная мужская роль) и с ролью хранительницы домашнего очага (традиционная женская роль). Если в такой семье есть бабушка, то традиционную женскую роль, как правило, выполняет она. И когда этот треугольник может выглядеть следующим образом: мать в роли традиционного отца — бабушка в роли традиционной матери — и ребенок -всегда в своей собственной роли опекаемого.
Советские материнские практики способствуют формированию определенного вектора феминистского сознания. Как правило, о кордикальном феминизме как идеологии отождествления мужчины со злом, речи тут не идет. Те феминистки-матери, у которых я брада интервью, особенно чутко относятся к дискриминационным практикам по отношению к мужчинам и к проблеме воспитания мальчиков.
«…Мне хотелось воспитать его в моем представлении идеального мужчины. Вот те мужчины, с которыми я сталкивалась, как-то все не соответствовали моим представлениям. В чем-то они как-то в общем проигрывали. И мне казалось, что у меня обязательно должен быть мальчик, которому я расскажу, как нужно понимать женщину, как нужно ее любить, как нужно ей помогать. В общем, я не знаю, насколько у меня это получится. Но я все время говорю своему ребенку, что ты должен у меня все уметь: готовить, стирать, убирать. И он иногда, значит, ворчит на меня, но, как правило, все делает. Я все время говорю: я очень не хочу, чтобы твоя жена потом испытывала какие-то с тобой проблемы, я должна всему тебя научить.»(Н.В.)
Другая феминистка рассказывает:
«У меня — мальчик, и потому для меня феминизм это прежде всего борьба с дискриминацией по отношению к мужчинам. Почему мальчики должны быть жестокими, чтобы выжить? Почему общество требует от них черствости и вытесняет их из сферы тепла и дома? Феминизм означает сопротивление этому в нашей жизни.» (Д-Р.)
Итак, в годы застоя политический климат, профессиональная жизнь и приватная сфера стали контекстом эскапизма и неудовлетворенности. Лишь неформальная среда способствовала самореализации женщин, но в этой сфере они должны были также выполнять предписанную традиционную вторичную роль. Конфликт между ожиданиями, сложившимися в период социализации, и возможностями их реализации в условиях душного режима создал типичный синдром относительной депривации. Однако возможности для личного и группового протеста появились лишь во второй половине 1980х годов.
Феминизм и перестройка
Решающими событиями для феминисток стали изменения в ( общественной и личной сфере, произошедшие 1991). Перестройка стала этапом их ресоциалйзации. Прежние юношеские ориентации на политический и социальный активизм и профессиональную самореализацию возродились в этот период, благодаря политическим возможностям, появившимся в процессе развития цикла реформ и протеста (Duka, Kornev, Voronkov, Zdravomyslova 1995; Zdravomyslova 1996-b). В целом, можно сказать, что перестройка способствовала дальнейшему развитию творческой инициативы практически во всех сферах деятельности этих талантливых и в высшей степени ориентированных на успех женщин. Они начали подвергать сомнению все — политический режим, прошлый и настоящий, базовую идеологию и свой собственный образ жизни стереотипные практики, в частности, в их гендерном измерении. Они стали «возвращаться к себе».
На ранний период перестройки приходится по всей стране подъем неформального комсомольского активизма, и все наши респондентки, которые в этот период еще находятся в комсомольском возрасте, проявляют его в полную меру.
«Я страшная активистка была. Я была заместителем секретаря комитета комсомола по шефской работе, у меня было три школы, у меня была боевая комсомольская дружина, у меня было 60 трудных подростков, у меня был целый микрорайон. Каждый завод шефствовал над микрорайоном. И работали мы круглыми сутками, проводили военно-спортивные слеты, выездные игры летние, зимой — зимние кроссы… И пели, и плясали, и стенгазету выпускали, стихи я сама писала, и вообще, всегда была центром и душой всех этих тусовок. У меня есть фотография, где я командир военно-спортивного слета всего завода; каждый цех выдвигает свою команду; я там стою, все в пилотках, в форме, честь отдают… Бесились, совершенно здорово было, самые интересные такие годы.» (Ж.Н.)
Для более молодых женщин именно возможности перестройки открыли ту привлекательную среду, которая оказала решающее влияние на развитие их самосознания и феминистских взглядов. Это было время, когда полуподпольные, диссидентствующие среды периода застоя стали публичными и открытыми и для тех людей, которые не имели к ним доступа ранее. Те круги, в которые можно было попасть лишь благодаря специальным талантам или в условиях протеста с родительским поколением, во второй половине 1980-х годов оказались гостеприимными для всех желающих.
Приведу подробный рассказ о том, как в период перестройки люди получали доступ в формирующую среду:
«В 28 лет (1988 год! — Е.З.) попала на игру Щ., вот это был абсолютнейший поворот в моей жизни. Город вообще всегда славился разными новациями. Кто-то случайно попал на одну из игр, кто-то из начальства большого. После этого у нас их было шесть игр, это вообще редкий такой случай, чтобы много раз запускали такого разрушителя просто и времени, и всего на свете… Ну, в мае, это было в мае 88-го года. Была выездная 68-я деятельностная игра. Я попала туда совершенно случайно. Как-то дали такую разнарядку, чтоб было там несколько социологов; меня послали просто, как в командировку. Т.е. это собирал… зам.генерального директора по связям с общественностью и информацией; и он дал такое распоряжение, чтобы всех отправили на эту игру. Игра была по региональному развитию. Вот, я первый раз увидела вообще ребят и самого Г.П. Конечно, это воображение потрясает.., и я совершенно подпала под магию этого действия.» (М.Н.)
Другие женщины, особенно в столице, активно вовлекаются в демократическое движение периода перестройки.
Вот еще один рассказ из интервью:
«Потом, начинается… В 88-м году возникает движение диаспоры… После Сумгаита стали как бы со страшной силой создаваться армянские общества, и я вот стала зам. председателя армяно-русского общества (.) «Северное сияние». И в общем, года четыре я очень активно в этом участвовала.» (О. Д.)
Не только политический активизм, но и профессиональные возможности для самореализации возрастают:
«В 90-м году у меня изменилось — как бы настрой рабочий и вообще ситуация… Во мне было много, так сказать, неиспользованного. Я никогда не работала активно, и, мне казалось, что я уже этого не хочу. И так вот я немножко проснулась, как большинство, видимо, людей в этот начальный перестроечный период.» (К .Я.)
«Ну, а у меня был чисто вот такой азарт, который был связан еще с тем, что вот как-то это была перестройка, мне было там тридцать с чем-то лег, и мне казалось, что вот, я ничего не сделала раньше, хотя было много достойных людей, которые, значит, вот участвовали в протесте каком-то… Ну, и как многие, наверное, люди: было какое-то определенное чувство вины — мне казалось, что вот в этот момент, если я что-то могу сделать… Ну, кроме того, что мне это самой хотелось. Т.е. это было достаточно искренне. И мы этого добились, как ни странно.» (К.Я.)
Появились возможности для профессионального роста и признания:
«А когда у меня начались дела, вот Перестройка когда началась, как-то … времени стало меньше оставаться…Цензуру отменили, мои пьесы разрешили к исполнению. А как Союз (театральных деятелей) развалился, так у меня действительно пошли все дела. Тут же появились западные продюсеры, которые… они на нас до этого не могли выйти — им не давали адресов просто. Пьесы по рукописям-то на Запад попадали, а вот найти невозможно было нас; потому что приглашение приходило в Союз театральных деятелей — его аккуратно рвали и бросали в корзину.» (Н.Б.)
Дискриминация и перестройка
Нельзя сказать, что до перестройки не было дискриминации. Однако, она не была осознана. Дискриминирующие женщин практики считались нормой или даже справедливостью, торжествующей вопреки советской идеологии в женском вопросе.
Однако во время перестройки, когда появились возможности для самореализации как в профессиональной, так и в политической сфере, сензитивность женщин в отношении прав личности и чувства собственного достоинства усилилась. Дискриминирующие практики стали вызывать у них личностный протест. Если в застойное время они готовы были мириться с этим или не обращали внимания, уходя в социальную нишу, то в новых условиях такая позиция стала неприемлемой.
Вот фрагмент из интервью:
«Когда я пыталась работать с людьми, которые мне казались своими — по возрасту, по типу мышления, по идеологии, в 90-е годы все это было очень важно, — то выяснялось, что на самом деле деньги там гораздо больше решают и значат. И что меня больше убило: даже не деньги, а страшное желание стать новой номенклатурой, отношение к людям… Вот был один момент, когда мы ехали в машине, и что меня убило:
провожая меня, один из новых начальников, из очень таких уважаемых мною людей молодых, сказал: «Я отвезу Вас на машине, кто у нас сегодня дежурный шофер?» — и сделал пальчиками такой щелчок, вот. После этого я пришла домой и долго говорила мужу, что я себя комфортнее чувствую с людьми, которые… не самоутверждаются за счет шоферов… Это может быть, это даже ко всему новому поколению относится.» (К.Я.)
Второй отрывок показывает как происходит когнитивное освобождение — своеобразное прозрение и осознание сексизма как дискриминации по признаку пола.
«Я это не воспринимала как дискриминацию, действительно. Там, где я работала и училась, я под нее не подпала. Я долго считала, что ее нет, потому что я под нее действительно не подпадала.. Я помню, что меня несколько раз даже приглашали на какие-то встречи с какими-то там редакторами чего-то, что «вот у нас такая молодая женщина этим занимается.» (Как в анекдоте — есть квота:) один еврей и две женщины. У нас был такой образцово-показательный еврей один, а женщин было, конечно, больше. А почувствовала я элементы дискриминации на работе, когда я была единственная еще молодая тетка среди наших прославленных этих мастадонтов-демократов в «Огоньке». Первое, что сказал наш полковник в отставке, МВД-шник, который преступностью занимается: «Ну, теперь, — говорит, » анекдот не расскажешь». Он нежнейше ко мне относился. Они все ко мне очень хорошо относились. Не говоря о том, что эта моя «женская тема» не вызывала большого энтузиазма у них, они считали, что это глупость, это несерьезно. И когда я про женщин в политике чего-то пыталась сделать, наш главный защитник демократии — редактор отдела политики — был убежден, что я расскажу о том, что бабам нечего соваться. Когда оказалось, что все наоборот, он просто схватил меня за рукав, с вытаращенными глазами говорил: Вы что, феминистка, что ли?» (О.Б.)
Перестройка и советский брак
Семейный кризис и разводы типичны для этих женщин. Много «браков, социалистических по своему происхождению», было расторгнуто. Ни жены, ни мужья не были удовлетворены изменяющимися отношениями, хотя и по разным причинам. Гендерный контракт, типичный для советской семьи, стал неэффективным и начал разрушаться среди образованного класса (Rotkirch, Temkina 1996, Zdravomyslova 1996-a).
Вот история перестроенного развода из уст одной из респонденток:
«(В связи с перестройкой) я вернулась в свой, видимо, динамический стереотип, и у меня началась бешеная раскрутка. А как она у меня начиналась, так она у меня уже не затухала. Т.е. Т. (муж — Е.З.)- он такой парень, достаточно патриархальный: он мне очень помогал — там, по дому и все, но он это делал как бы не потому, что он считал, вот так должно, а потому что он хороший; вот плохие-то — нет, не помогают, а он — хороший, он жену любит… И пока к нему ходили брать интервью, пока его фотографировали, а я подавала кофе, все было нормально. Когда это изменилось, я увидела, что все — мужик гибнет просто. У него пошли обломы с работой, он не вылезал из депрессий, он перестал зарабатывать деньги. Мне это было все равно, потому что я начала зарабатывать очень много, а он на этом начал ломаться. И мы пришли к такому моменту, что я заходила в дом и уже знала, что через пять минут он мне скажет, что посуда грязная, пыль везде… Ну, в общем, это, конечно, обломило очень сильно наш брак.»(Н.Б.)
Женщины стали ориентироваться на новый тип отношений, не слишком распространенный в советских семьях. Они стали обсуждать возможность партнерского союза западного типа или регулярных отношений с партнером вместо брака. Демократизация в интимной сфере стала их требованием, не получившим удовлетворения. Результат — развод. При этом часто «стремление к семейной жизни» и даже «тяга к ней», сохраняется, однако, наладить ее очень трудно. Трудно организовать партнерские отношения в обществе, где семья предполагает выраженное лидерство и отношения иерархии. Трудно сочетать семейную жизнь с профессиональной. Семейная жизнь означает, по словам одной из респонденток ,
«что мне просто нужно менять целиком образ жизни. Это невозможно. Да и очень… как-то безумно сложно строить новые отношения, потому что в тот образ жизни, который я веду, в общем-то муж не вписывается абсолютно. Вписывается друг, но из серии такой — приходящий редко. Так, раз в неделю.» (Н.О. )
Респондентка, относящаяся к более молодому поколению, размышляя о планах создания семьи, прямо говорит о сложностях совмещения «личной жизни» и общественной/ профессиональной деятельности:
«Я увидела одного своего знакомого, который попадает еще в круг интересных мужчин… И другого его знакомого, милые молодые люди — за последний год, пожалуй, единственные, на кого можно было положить глаз. И … мы пили пиво и … закончился день, и началось утро для меня в другой квартире, на другом конце города. И что: я приехала на работу без текста. Более того, я приехала… с разобранной головой. Хотя выпила я бутылку пива, ничего такого особенного не происходило. Но я вдруг пришла к ужасу, что вот, если я на ночь даже выключаюсь из… Получается, что я тогда не буду успевать делать все, во что я сейчас себя вкрутила.» (Н.М.)
Феминистская ниша
С того момента, как женщины стали осознавать, что имеет место дискриминация по признаку пола, они стали искать нишу для своего социального и профессионального активизма. Эту нишу они создали сами, используя возможности для инициативного действия, открытые в период перестройки.
Среди ресурсов, которые стали им доступны, значимы были навыки общественной активности и международные контакты. Личное знакомство стандартными феминистками, проводящими исследования в России феминистская литература, привезенная с Запада, участие в той или иной международной конференции стали поворотными моментами в «обращении» будущих феминисток.
В интервью женщины называют имена западных коллег и российских лидеров — пропагандистов идей, вспоминают конкретные события, которые повернули их в сторону феминизма.
Поскольку западный феминизм активно содействовал формированию групп в России, важным ресурсом мобилизации стало знание иностранного языка, в особенности английского, как языка международного общения. Одна из лидеров феминисткой группы сформулировала мысль о значимости английского языка для феминистской мобилизации следующим образом:
«Главная задача нашего движения — изучение английского языка. Это краеугольный камень современного феминизма в России.» (Ж. Д.)
Лидерами новых групп стали женщины, знающие иностранный язык -именно они явились ключевыми фигурами в международных контактах и в распространении идеологии движения. В тех случаях, когда женщины не знали иностранного языка для них особенно значимой становилась фигура подруги-лидера движения, харизма которой подкреплялась знаниями сакральных литературных источников. «Безъязыкие» полагались для вторичные знания, почерпнутые из рефератов и переводов иностранных первоисточников.
Для всех этих опытов и ощущений у этих женщин не было адекватного слова. Но скоро оно нашлось. Это был слово — «феминизм» — , которое пришло с Запада и было усвоено и как термин, и как самоназвание.
Из интервью:
«Сюзанна сказала мне, как только мы с ней познакомились, что я феминистка. Когда мы стали с ней отражать нападки этих мужиков, что женщинам не место в политике, а как не место, если Вера Кригер делала «Демократическую Россию», Салье и Старовойтова были очень известные женщины-политики; Белла Куркова, Белла Денисенко — также. Как они могли не считаться с ними, да? И тогда Сюзанна мне сказала: «Ну, ты прямо вот чистая, нормальная, совершенная вот феминистка. Может быть. Знаешь, я вот как-то просто жила-жила и не думала. Вот в декабре прошлого года я выяснила, что я пацифистка еще, вот до декабря прошлого года я этого не знала.» (Н.О.)
Усвоить и применить по отношению к себе лейбл, который имеет отрицательные коннотации в общественном мнении, помог им опыт политической социализации в среде, оппонирующей советскому режиму:
«Я рано научилась говорить «нет». И назвать себя феминисткой — все равно, что сказать «нет» этому обществу.» (Н.Б.)
Заключение
В заключение мне бы хотелось переформулировать тезис Алмонда и Вербы, которые утверждали, что поколенческий эффект и механизм социализации являются решающими для формированию идеологии. Эти факторы оказались решающими и для формирования коллективной идентичности российских феминисток. В решающий период своей жизни они жили в сходных политических и социальных контекстах, были подвержены действию тех же социальных сил и пережили те же значимые события. «Существует поколенческий эффект, когда одна и та же группа реагирует на одни и те же стимулы… и они несут себе влияние эти стимулов через всю свою жизнь (Mannheim 1952, Almond & Verba 1980:400) .
Социализация российских женщин, принадлежащих к образованному классу, как работающих матерей создала предпосылки для их обращения в фе низм. Процесс роста сознания и когнитивного освобождения был усилен благодаря практикам социальной среды и политическим возможностям активизма в период перестройки. Внешние ресурсы, поступающие от западных феминисток, также и как роль лидерства, также способствовали вовлечению женщин в феминистское движение в России.
Литература
Almond, G.A. and Verba, S. (Eds.). 1980. Civic Culture Revisited. Princeton: Princeton University Press.
Allapuro, R. 1993. Civil Society in Russia? In: The Future of the Nation Stare in Europe. Ed. by Jyrki Livonia, Edward Elgar Publishing Limited.
Cushman, Th. 1995. Notes From Underground. Rock Music Counterculture in Russia. State University of N.Y. Press.
Duka, A., Kornev, N., Voronkov, V., Zdravomyslova, E. 1995. Protest Cycle of Perestroika: The Case of Leningrad // International Sociology, Vol. 10, March, pp.83-99.
Giddens, A. 1992. The Transformation of Intimacy. Polity Press. «-» Mannheim, K. 1952. The Sociological Problem of Generations. In: Essays on the Sociology of Knowledge. London.
Porta, della, D. 1992. Life Histories in the Analysis of Social Movement Activists. In: M. Diani and R. Eyerman (Eds). Studying Collective Action. Sage Publications.
Rotkirch, A., Temkina, A. 1996. The Fractured Working Mother and Other New Gender Contracts in Contemporary Russia //Actia Sociologia. В печати.
Shiyapentokh, V. 1989. Public and Private Life of the Soviet People:
Changing Values in Post-Stalin Russia. New York: Oxford University Press.
Zdravomyslova, E. 1996-a. The problems of Becoming a Housewife. In:
Women’s Voices: Work, Everyday Life and Social Skills of Russian Women. Dartmouth Publishers.
Zdravomyslova, E., Gerasimova, K., Troyan, N. 1996. Gender Stereotypes in Russian Pre-school Literature. In: Women’s Voices: Work, Everyday Life and Social Skills of Russian Women. Dartmouth Publishers.
Zdravomyslova, E. 1996-b. Opportunities and Framing in the Transition to Democracy: the case of Russia. In: D.McAdam, J. McCarthy and M.Zald (Eds.) Comparative Perspectives on Social Movements. Political opportunities, mobilizing structures and cultural framings. Cambridge University Press. Pp. 122-140.
Батыгин Г.С., Девятко И.Ф. 1994. Миф о качественной социологии // Социологический журнал. N 2, с. 28-43.
Голофаст В.Б. 1992. Социальная структура, иерархия и образованный средний класс // Регинальная политика. N 1, с. 32-51.
Левада Ю. (ред.) 1993. Советский простой человек. М. «Мировой океан».
Московский Центр Гендерных исследований, 1990-1995. МЦГИ, 1995.
Условия труда и быта женщин. 1992. Статистический сборник. М. Республиканский информационно-издательский центр Госкомстата России.
Шуман Г., Скотт Ж. 1992. Коллективная память поколений // Социологические исследования N 2.